Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4. Том 8. Александр Солженицын

а Саня стал как бы специалист по выдвинутым вперёд одиночным орудиям против ожидаемой новинки – «танков», железных передвижных чудовищ, которые у англичан уже в деле, а у немцев вот-вот должны появиться. Танков ни разу ещё не было, но в январе Саня стрелял с передней линии по прожекторам, по нему отвечали – а он продолжал стрельбу и заставил прожекторы погаситься, – светили немцы потом ракетами, кострами, а прожекторов больше не зажгли. А потом еле укатили орудие, немцы дали по тому месту смертоносный огонь.

      С того вечера подпоручика Лаженицына и признали окончательно – по противоштурмовым орудиям.

      Но петроградские события – лишали это всё смысла.

      Такое ощущение, будто кончилось санино дело здесь. Что-то надломилось и в войне, и ещё более в нём самом – и Саня разом потерял к ней вкус.

      Немцы? – наверняка не будут больше действовать, появилась уверенность. Зачем это им? Они только рады нашей революции, руки развязались.

      Даже энергичные честные слова приказа по армии Командующего Смирнова не собрали Саню к действию. Да и вряд ли кого многих. Они – искренно выражали, да не всё нынешнее состояние. В соседних гренадерских полках то одна, то другая рота отказались идти на работу – и оба раза ездили их уговаривать командиры полков. А потом и целый батальон – дошёл до работ и отказался. Так и возвратили его в резерв.

      Если у войны была (вообще бывает?) душа – то она отлетела.

      Ну и пусть. Ну и лучше.

      Именно – к лучшему, может быть, это всё и происходит? Это общее тяготение к миру – разве оно не есть стремление к добру?

      Бог посылает – расстаться с войной.

      Но если душа отлетела от войны – то и не в революцию она вселилась. В три дня Саня насытился газетным революционным чтением – и стало ему скучно-прескучно. Всё писали о грандиозности событий – но не видел он в том никакой грандиозности, а обезумелую суету. Всё это огромное, непроворотливое, мутное – на сколько ещё времени?

      Интересно, что Котя? Саня написал ему письмо, но встречного не было. Теперь он – чуть подальше, легко не съездишь.

      Косо прислонясь к бронзовой сосне плечом, и головой к ней, а лицом жмурясь к солнцу, Саня стоял как подпорка ствола.

      Такая подпорка зовётся пасынок.

      А он хотел быть – сыном. Этого леса, этой весны, всего голубовато-солнечного огляда.

      Он хотел вернуться в ту жизнь, какую знал раньше, когда совсем нет войны, и никакого ей оправдания.

      Хотелось – этого мира! Размышлений. Уединения.

      Чуть-чуть вот отъединись – и греет солнышко, попискивают клесты, и с дыхательным шорохом оседает отяжелевший снег.

      Ясная тишина – и царствует над ней тайна Божья.

      И хочется подняться к ней и влиться в неё как в самое своеродное.

      Подняться к ней – как это сказано: от земного изгнания.

      Что это? Предчувствие, что скоро убьют?

      Нет, чувство такое светлое, не вяжется