Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров. Юрий Бондарев

называешь мучением? Не смеши меня! За что я могу тебе мстить? Целую не так? Значит, не научился, не научили иначе!

      – Я не могу научить тебя, правда? – примирительно сказала Зоя и улыбнулась ему. – Я сама, наверно, не умею. Но разве это главное? Прости меня, пожалуйста, Володя.

      – Чепуха! – Он отошел к столу и оттуда заговорил с насмешливой ожесточенностью: – Первым поцелуям, если хочешь знать, меня учила глупая и сумасшедшая баба в тринадцать лет! До сих пор тошнит, как вспомню жирные телеса этой бабищи!

      – Какая баба? – угасающим шепотом спросила Зоя и опустила голову, чтобы он не видел ее лица. – Зачем ты это сказал? Кто она?

      – Это не важно! Дальняя родственница, у которой я жил два года в Ташкенте, когда отец погиб в Испании… Я не пошел в детдом, а жил у знакомых и пять лет, как щенок, спал на сундуках – до самого окончания школы! Этого я никогда не забуду!

      – Отец погиб в Испании, а мать тогда уже умерла, Володя?

      Она с замирающим лицом, с острой жутью любви и жалости глядела на его белый лоб, не решаясь взглянуть в пронзительно заблестевшие глаза.

      – Да. – Его глаза промелькнули по Зое. – Да, они умерли! И я любил их. А они меня – как предали… Ты понимаешь это? Сразу остался один в пустой московской квартире, пока из Ташкента за мной не приехали! Боюсь, что и ты предашь когда-нибудь!.. С каким-нибудь сопляком!..

      – Дурак ты какой, Володя. Я тебя никогда не предам. Ты меня уже знаешь больше месяца. Правда?

      Зоя не очень понимала его в минуты необъяснимой подозрительности, жестокой ревности к ней, когда они бывали вместе, когда не было смысла и малого повода говорить об этом, хотя она ежедневно, ежеминутно ощущала, видела знаки внимания всей батареи и отвечала на них той мерой выбранной ею игры, которую считала формой самозащиты. И может быть, он сознавал это, но все равно в приступах его подозрительности было что-то от бессилия, постоянного неверия в нее, точно она готова была изменить ему с каждым в батарее.

      – Нет! Это неправда! – проговорил он, не соглашаясь. – Я не верю тебе!..

      И Зоя со страхом подумала, что сейчас не сможет ничего доказать, ничем оправдаться. Она не хотела, у нее не было сил, желания оправдываться, и, предупреждая упрямые его возражения, она ласково смотрела на его гладко-чистый, беззащитный своей открытостью лоб, который ей хотелось погладить.

      – Нет, я люблю тебя, – сказала она. – Ты не представляешь даже как. Почему ты не веришь мне?

      Он шагнул к ней, вынимая руки из карманов.

      – Докажи, докажи, что ты меня любишь! Ты не хочешь этого доказать! – сказал он и с исступленной нежной злостью рванул Зою за плечи к себе. – Это должно быть! Уже полтора месяца!.. Докажи, что ты меня любишь!

      Он охватил ее подавшуюся спину, притиснул сильно, жестко, стал целовать ее рот торопливыми, душащими поцелуями. Она, застонав, зажмурясь, как от боли, послушно обняла его под расстегнутой шинелью, прижалась коленями, в то же время пытаясь освободитъ губы из его душащего рта.

      Он оторвался от нее.

      – Я