Время и снова время. Бен Элтон

путем, Сэлли, – сказал рассыльный, когда профессор расписалась в квитанции. – Отдыхайте, Сэл.

      Стэнтон никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл Маккласки по имени, да еще в уменьшительной форме.

      – Ну да, я Сэл. – Профессор закрыла дверь за рассыльным. – Новая культурная уравниловка не делает исключений. Самое смешное, что сколько бы люди ни называли друг друга по имени, все равно богатые богатеют, бедные нищают и всем на всех наплевать. Разве жизнь не прекрасна?

      – Послушайте, профессор. – Стэнтон принял тарелку с жареной едой. – Может, все-таки объясните, зачем вы меня позвали?

      – Я попробую, Хью, но сейчас ты сам поймешь, что это совсем не просто.

      – Попытайтесь.

      Маккласки принялась уплетать яичницу с беконом, которую, к отвращению Стэнтона, полила медом.

      – Я знала, что с этим будет нелегко, – с набитым ртом проговорила она. – Давай начнем вот с чего. Если бы ты мог изменить один исторический факт… Если б появилась возможность перенестись в прошлое и в определенном месте, в определенное время что-то одно изменить, куда бы ты отправился? Что бы ты сделал?

      – Профессор, вы прекрасно знаете, что я…

      – Хью, я о другом. Ты не можешь вернуться в Кэмден и удержать жену и детей на тротуаре. Я хочу услышать не субъективный, а объективный ответ. Речь не о тебе и твоей личной трагедии. Я говорю о всех нас и глобальной трагедии. О человечестве.

      – Да пошло оно, человечество. Наша вонючая кучка протянет еще поколение-другое. И поделом. Без нас вселенная будет лучше.

      – Разве мы такие уж неисправимые? – спросила Маккласки.

      – А разве нет?

      – Конечно нет. Те, кто производит на свет Шекспира и Моцарта, небезнадежны. Мы просто сбились с пути, вот и все. Но если б нам дали шанс исправиться? Всего один шанс. Сделать один ход в великой исторической игре. Что бы ты выбрал? Что, на твой взгляд, стало величайшей ошибкой в мировой истории и, самое главное, какой твой единственный поступок смог бы ее предотвратить?

      – Вся человеческая история – страшное бедствие, – не сдавался Стэнтон. – Если хотите ее исправить, отправляйтесь на двести тысяч лет назад и пристрелите обезьяну, которая первой попыталась выпрямиться и ходить на двух ногах.

      – Не пройдет. Словоблудие не принимается. Я хочу получить настоящий ответ, подкрепленный фактами.

      – Скучаете по студентам, профессор? – спросил Стэнтон. – Праздник не в праздник без ваших «Что, если бы»?

      – Если угодно.

      – Не угодно. Я не расположен к игрищам, честно.

      – Ты вообще ни к чему не расположен. Сам сказал, что просто коротаешь время до смерти и других дел у тебя нет. Однако завтра Рождество, а на улице минус десять. Так поблажь мне. Позавтракай. Прими еще коньячку и окажи услугу старой одинокой карге, размечтавшейся о компании. Она знала, что ты свободен. Ведь ты одинок больше, чем она сама.

      Стэнтон посмотрел в окно. Надвигался буран. Перспектива сочельника в дешевой гостинице казалась малопривлекательной даже тому, кто не особо стремился жить. А в теплой гостиной