По волчьему следу. Карина Демина

суетливой, зацепился за Зиму. А губы растянулись в улыбке.

      Он и вправду похудел и сильно.

      Шея вытянулась и некрасиво торчала из ворота старой шинели, которую Тихоня накинул поверх старой же, застиранной добела, гимнастерки. Кожа обтягивала череп, отчего подбородок и нос Тихони казались несуразно огромными, а лоб, напротив, узким.

      – Живой, – сказала Зима и хлопнула по плечу.

      – А то, – Тихоня оскалился и во рту блеснул золотом зуб.

      – Откуда…

      – Да так… – он потрогал коронку языком. – С одним там… не сошлись характерами. Я ему в морду двинул. Он мне… случается. После вон оплатил коронку. Красивая?

      – До одурения. Вещи?

      – Все мое тут, – Тихоня хлопнул по мешку. – Куда поедем? Мне тут адресок один подкинули, чтоб на первое время остановиться…

      – У меня остановишься, – сказала Зима жестко. – Все одно завтра отбываем. Скажи?

      – Скажу, – Бекшеев протянул руку, которую Тихоня пожал осторожно, словно опасаясь сломать. И от этой осторожности снова резанула душу обида.

      Вовсе он не инвалид.

      – Тогда лады. Только я бы еще пожрал чего. Мне теперь жрать почти все время хочется. Госпожа… – это было произнесено с привычной Бекшееву почтительностью. – То есть ваша матушка говорит, что это нормально. Процесс восстановления и все такое.

      Тихоня хлопнул себя по животу.

      – Но жрать охота страсть.

      – Будет, – пообещала Зима. – Софья что-то там заказала. И Сапожник подъехать обещался. Правда, один. Отуля уже не в том положении, чтоб по гостям разъезжать. Хотя от госпиталя, куда её все упрятать норовили, отбилась…

      Зима что-то говорила.

      Про Сапожника, который вроде как отказался идти в высший свет, но и пить бросил, и вовсе сделался на человека похож к превеликой радости его родителей. Про Отулю, принявшую очередные перемены судьбы то ли со смирением, то ли с радостью, по ней не понять.

      Про Янку, как раз-то быстро на новом месте освоившуюся.

      Про себя и дом нынешний, к которому она честно пыталась привыкнуть, а оно все не выходило. И с городом тоже тяжко.

      Софью.

      Только про дела не говорила, и Бекшеев молчал. Шел рядом, благо, Зима не спешила, да и Тихоня подстроился под чужой шаг. Так что просто шел.

      И слушал.

      Уже в машине, которую пришлось оставить близ вокзала, Тихоня глянул на Бекшеева и сказал:

      – Ваша матушка сказала, что вы писать почти перестали. Очень расстраивается.

      И упрек в глазах.

      – Исправлюсь.

      Тихоня кивнул и поинтересовался неожиданно:

      – Тяжко?

      – Да как сказать…

      – Тяжко, – ответила за него Зима. – Я еще ничего. Я по следу только… а… он с ними беседы беседует. И как-то от так, что от этих бесед они и выплескивают, чего накипело.

      – Подпороговое воздействие, – Бекшеев счел нужным пояснить. – После… пещеры. Не то, чтобы дар открылся и заработал, скорее уж одна из граней получила развитие. И практикуюсь вот…

      – Ага. Практикуется… – Зима отвернулась, пряча