По волчьему следу. Карина Демина

отделенная стеклом, кажется глухой. Но стоит активировать артефакт, и раздается тихий извиняющийся голос.

      – …вы же понимаете, что они сами виноваты! Сами.

      – Конечно, – вот чего у Бекшеева не отнять, так это выдержки. Я бы этому поганцу давно шею свернула. И потому держу руки за спиной, пусть даже отделяет меня от урода стекло.

      Но стекло тонкое.

      – Вот… я не виноват! Не виноват я… так получалось… – он отчаянно потеет, этот человечек, и спешит вытереть пот платком, который мнет в пальчиках.

      Платок в них смотрится куда как органичнее чулка.

      – В конце концов, я ведь приносил пользу обществу! – он хватается за эту спасительную мысль. – Истреблял разврат… какой пример они подавали?

      – Ужасный, – Бекшеев снова соглашается.

      А потом будет жаловаться, что ему тошно. И что голова опять болит. У меня же появится желание взять его за эту самую болящую голову и постучать по столу, чтобы у нее действительно повод болеть появился. И глядишь, до хозяина головы дошло бы, что не во всякую грязь соваться стоит.

      Хотя… нет.

      Не постучу.

      Просто заварю травок, из тех, что прислала Отуля, вернее ныне уже княжна Аделаида Михайловна Сапожникова. И заставлю выпить.

      А он выпьет. И настолько уставшим будет после этого разговора, что даже на горечь не пожалуется.

      Да уж.

      – …она на меня посмотрела. Понимаете? Никто никогда не смотрел на меня вот так. Мама моя, она была правильной женщиной…

      – Очень властной, – тихо сказала я, хотя там нас не могли слышать. – Соседи говорят, что с нею было невозможно ужиться. Она всех стремилась подчинить.

      Одинцов молчит.

      По лицу его сложно понять, о чем он думает.

      – …и женщина не должна так смотреть на мужчин! Она меня завлекала! А потом стала смеяться. Выговаривать… всякое. Непотребное. Я и разозлился.

      Настолько, что задушил.

      Нина Первязина, девятнадцать лет. Круглая сирота. Работала на ткацком комбинате, при котором ей выделили комнатушку в общежитии. Девушка веселая, скромностью и вправду не отличавшаяся. Любительница ночных прогулок, дружеских посиделок и вина.

      Бутылку нашли рядом с телом.

      – Очень разозлился…

      – Вас можно понять, – у Бекшеева получилось это сказать даже с участием. Еще немного и сама поверю, что он сочувствует. А вот господин Петров, мещанин сорока семи лет отроду, он и вправду поверил. Закивал часто, так, что все подбородки затряслись. – Такой солидный серьезный мужчина. Любая приличная девушка была бы рада…

      – Как он это выдерживает? – Одинцов отвернулся от стекла.

      – С трудом. Но…

      Заменить Бекшеева некем.

      То есть, я могу попытаться. Но не получится. Не вот так, чтобы добровольно и искренне, чтобы под запись, которая ни у одного суда не оставит сомнений, что признание именно добровольное.

      – Ты обещал найти кого, – напоминаю, раз уж их сиятельство соизволили заглянуть в нашу нору.

      – Я ищу.

      – Долго.

      – А ты думаешь, так просто это, – он потер голову.

      – Еще