Матрёнин домовой. Всё будет хорошо. Елена Владимировна Аболишина

оконным стеклом Анна увидела девочку лет десяти, приплюснутый к стеклу нос напоминал картофельку, по переносице прыгали конопушки, две косички задорно торчали в разные стороны, а зубы украшали брекеты. Зрелище было одновременно жутковатым и смешным. Девочка, увидев всю компанию, лыбилась во все свои тридцать три брекета, и хлопала ладошками по стеклу.

      – А вот и кикимора проснулась. Привет, красавица! – Домовой помахал ей рукой. – Анна Николаевна, не сочти за труд кикиморе конфет вынести. Нельзя ей в дом. Кикимора в доме к беде объявляется. Потому и не заходит, от греха подальше. Она уж под забором обоснуется, в тени, где крапива.

      Кикимора во все глаза смотрела на Аннушку, открыв от восторга рот и широко распахнув глаза с вертикальными зрачками. Подставила костлявые ладошки-веточки, сложив их лодочкой, под конфеты. Благодарно кивнула и исчезла в зарослях крапивы.

      Остаток дня прошел в хлопотах по дому. Где-то что-то стучало, скрипело, подвывало. Нечисть обустраивалась.

      Вечером Аннушка вышла на крыльцо. Руки согревала кружка мятного чаю, а плечи – пушистый платок. Рядом примостился Спиридон с поллитрой молока, у ног тихонько шепелявил Шуршуня, что-то рассказывая баннику и сенному, а в темноте сада сверкала бреккетами кикимора и шелестел листочками огородный. Вся семья была в сборе.

      Анна подняла голову – над головой сверкал Млечный Путь, остро пахло прелой листвой и хризантемами. Мелькнула звезда. Потом ещё и ещё. Звездопад? В октябре? Аннушка зажмурилась и загадала желание.

      3. Предзимники

      Синее-синее небо раскинулось громадным куполом, края которого переходили в другой купол – из белоснежных ромашек. Лепестки цветов нежно щекотали босые ступни, тонкий аромат вился вокруг волос, холодил виски и заставлял лететь быстрее и быстрее. Вот уже ноги не касаются земли, два купола – синий и белый поменялись местами, и небо – уже не небо, а ромашковое поле. Под ногами раскинулась голубая бездна.

      – Аннушка! Анюта! Аня-а-а-а!

      Ромашковое небо ринулось навстречу, ещё мгновение, и … всё завертелось, белое и голубое опять поменялись местами, потом ещё раз и ещё.

      – Анна Николаевна! – Чьи-то руки тормошили, не давали плавать в ромашковом небе, возвращали в унылое осеннее утро.

      Аннушка открыла глаза. В комнате было тихо и темно. Утро, хоть и наступило, но не торопилось явить миру свой серый лик. Тихонько тикали часы, где-то скрипела половица, за печкой посапывал Шуршуня. Слышно было, как он причмокивает. Наверное опять заснул с леденцовым петушком. Эти петушки приклеивались к патлатой бороде, потом приходилось отдирать их и мыть кудельную бороду запечного тёплым молоком.

      Анна прислушалась. Что-то было не так. Сонную истому раннего утра нарушала чья-то кипучая энергия. Она сбивала ровное тиканье старинных ходиков и заставляла Шуршуню ворочаться во сне.

      Со стороны окна засветились два огонька – голубой и оранжевый. Анна на мгновение замерла, потом облегченно вздохнула и щёлкнула кнопкой ночника.

      На