Ведьмин рассвет. Карина Демина

образом подчеркивали эту, пошедшую пятнами, побелку.

      Пахло… цветами и пахло.

      – Доброго дня, – сказал Лют, и только тогда я увидела женщину в темных одеждах.

      Княжич улыбнулся.

      А я… я вдруг испугалась. Причем даже не знаю, чего именно. Женщина эта была стара. Невысокая, сгорбившаяся под тяжестью прожитых лет. Её лицо, белое, одутловатое, изрезали морщины, веки почти сомкнулись, скрывая глаза, но…

      – Явилась, – проскрипела она, разгибаясь.

      И шею постаралась вытянуть, чтобы стать выше. Только спина при этом странно перекосилась, одно плечо стало выше другого, а над шеей обозначился горб.

      – Ишь ты, не издохла… проклятое семя, – и сплюнула, но тут же, спохватившись, перекрестилась широко. И поклон отвесила. – И чего тут надобно?

      – И вам доброго дня, – я поняла, что знаю её.

      Точнее не так.

      Помню.

      Смутно. Эти вот одежды, которые в пол, которые широкие и скрывают фигуру. И платок, расшитый цветами. Он и цвет-то сохранил, несмотря на прошедшие годы, темно-фиолетовый, да с легкой прозеленью.

      Раньше она была моложе.

      И злее.

      Я помню даже не её саму, скорее уж этот голос, хриплый, каркающий.

      …отца в могилу свела! – этот голос гремел и звенел, заполняя всю-то комнатушку. – И явилась?! Чего явилась! Тут тебя не звали! Вон поди!

      Руки помню. Пальцы, которыми она вцепилась в маму, выталкивая, подталкивая её к порогу.

      – Так, – княжич, верно, что-то да ощутив, взял меня за руку. – Могу узнать, с кем имею честь беседовать?

      И сказал так, что у меня по спине мурашки побежали. Вроде бы и вежливо, но чуялось за этой вежливостью что-то этакое… древнее.

      Недоброе.

      Повелительное.

      Впрочем, женщину это не проняло.

      – Упыря себе нашла… чего уж тут. Порченое семя к порченому… проклятое к проклятому… так оно и ясно… счастье, что Митенька до этакого позора не дожил… – и снова перекрестилась, а заодно уж и поклон отвесила. – Ничего, Господь все видит…

      – Знаешь, – я поглядела на княжича. – Сдается мне, что мы зря тут… пошли.

      В конце концов, на церкви свет клином не сошелся.

      – Вот, вот… идите… иди, чтоб глаза мои тебя не видели! Чтоб… – крик старухи всполошил стайку воробьев, до того спокойно копавшихся в песке. И пичуги прыснули в стороны, что привело женщину в ужас. Она замерла вдруг, уставившись в пустоту, а потом медленно подняла руку. Кривые пальцы растопырились, из горла же вырвался сип. – Воронье кружится! Воронье! Воронье! Летят! Летят! За мной летят! На голову сядут! Глаза выклюют! Господь милосердный, оборони… защити… Господь видит, Господь знает! Все, все знает… и про тебя, проклятая, проклятая… явилась проклятая! Ничего, Господь оборонит…

      Она рухнула в песок, бормоча то ли проклятия, то ли уже молитву, и закрестилась, торопливо, суетливо, как-то совсем уж не по канону.

      Я потянула княжича за собой.

      Желание заглядывать в церковь, и без того слабое, окончательно исчезло. В конце концов, запросы можно подать и через ЗАГС, там тоже информация