Запретная любовь (сборник). Дмитрий Емец

Нюта, – он смущенно кашлянул, – вот, звоню попрощаться! И еще – извиниться… ну, что так вышло… – Он растерянно замолчал, а потом продолжил: – Старый дурак! Простудил девочку, а самому – хоть бы хны.

      Нюта тоже молчала, сердце билось как сумасшедшее, и слова застревали в горле. Еле пискнула:

      – Да в чем вы виноваты? Какая глупость! И думать забудьте!

      Он перебивал ее, а она его, и разговор получился дурацкий, суетливый, скомканный и нелепый.

      Наконец он сказал, что во всех театрах «отметился», жаль, что без нее, без такой прекрасной спутницы, но Москву все же успел посмотреть, и снова жаль, что без «такого чудесного гида».

      Она заторопилась ответить, что уже совсем здорова, совсем и готова – вот прямо сейчас, через полчаса – встретиться с ним и продолжить «программу».

      Он вздохнул и сказал, что звонит, собственно, попрощаться – поезд через пару часов, отпуск кончился, и, увы, – зовут дела и работа.

      Она замолчала, окаменела и только смогла вымолвить жалкое:

      – Так, значит, мы не увидимся больше?

      Он рассмеялся.

      – Зачем же так обреченно? Ну, кто же знает, как сложится жизнь…

      Застывшими губами она еле проговорила, что приедет на вокзал и «какой поезд, ну, номер, скажите…».

      Он запротестовал так категорично, что возражать не было смысла.

      – И еще раз – огромный привет родителям! И снова – мои извинения. За все беспокойства.

      Она положила трубку и медленно опустилась на стул. Очнулась, только когда громко пропели часы с боем, стоящие в отцовском кабинете. Коленка саднила и щипала. Она намазала ее йодом и подумала, что сердечную рану ничем не замажешь.

      Весь день она провалялась в постели и чувствовала такую боль в груди, будто в сердце у нее огромная дыра.

      Родители звонили со станции и порывались вернуться.

      Ах, ну какие глупости! Она со всем справляется. Слава богу, отговорила.

      Приехали они через три дня, и Нюта сделала вид, что весела и довольна. «Вид» этот был, прямо скажем, разыгран отнюдь не профессионально – мама все заглядывала ей в глаза, смотрела с тревогой и о чем-то шушукалась с отцом.

      Однажды за ужином отец коротко, как бы между делом, бросил:

      – А этот… не объявлялся?

      – Кто? – хрипло переспросила Нюта.

      – Дружок мой… Ответственный, – недобро усмехнулся отец.

      Нюта пожала плечами.

      – А… Этот… в смысле – Яворский?

      – В смысле, – кивнул отец.

      – Да звонил – попрощаться, – небрежно бросила она и опустила глаза.

      На том разговор и закончился.

      Наконец переехали на дачу – совсем. Летний сезон был объявлен открытым. Июнь был холодным, серым и очень дождливым. Все время топили печь, а все равно в доме пахло сыростью. Отец, как всегда, работал в мансарде, мать хлопотала по дому, замирала у окна, тяжело вздыхала и сетовала,