Долгий путь домой. Александр Самойленко

Грим, раздосадованный разрушением сна.

      Следующий монолог и вовсе напряг Грима. Сверху полилось: «Господи Иисусе Христе… преподобных и богоносных отец наших и всех святых помилуй и упокой души раб твоих…»

      Грим проворно встал на четвереньки, навострил ухо кверху, оттуда внутрь его подземного прибежища продолжало стекать заунывно просящее: «…в бесконечный веки рабов твоех представившехся вечная памя-ать!.. Помяни, Господи, души усопших рабов Твоех елико в житии своем… Ты же яко Человеколюбец Бог прости и помилуй, вечные муки избави, душам полезное сотвори…»

      Когда просящий упокоения глас иссяк, и установилась тишина, Грим потряс головой, фыркнул, как лошадь, изгоняя наваждение (будто отпевали его) и сторожко, по-звериному, незаметно выскользнул из своего прибежища наружу, на свет божий. Надо было изучить происшествие на предмет опасности для его дальнейшего спокойного проживания в тесноватом, но вполне дружном соседстве с графом Грушницким.

      Тут появилась возможность разглядеть Грима поближе… Ему шестьдесят, как говорят, молодой пенсионер. Жилистый, быстрый в движениях. Прическа – благородно седые патлы, длинные волосы собраны на затылке в косичку. Сутулый – всю жизнь он простоял, согнувшись над артистом, гримируя его. Руки длинные, «обезьяньи». Ладони большие, пальцы как клешни – кривоватые, утолщенные в суставах. Сразу видно – сильные, цепкие, поймает за горло – удавит.

      Он неслышно и незаметно проскользнул в первый ряд захоронений. По-черепашьи высунул голову за бордюр аллейной дорожки и увидел удаляющихся к кладбищенским воротам людей во главе со священником и человеком во фраке, вокруг которого, как привязанные, шли охранники, тоже в черном, два шкафа-мордоворота. В человеке во фраке он сразу узнал Лядова Матвея Алексеевича – местного олигарха, «владельца газет и пароходов», депутата заксобрания. Лядов бывал в театре на премьерах, торжественных сборищах, всегда сидел на виду в первых рядах, и Грим хорошо запомнил его. В городе его называли Блядов. Сейчас он бережно держал под руку священника в торжественном по случаю поминальной молитвы одеянии и что-то бубнил ему на ухо. Позади этого VIP-тандема семенил уже знакомый нам и Гриму знаток сиятельных родословных Ефим Иосифович Ройзман.

      Грим обозрел пространство вокруг и обнаружил прямо напротив своего жилища столбик, увенчанный вывеской с каким-то текстом. Текст гласил: «Мемориальная аллея-пантеон славных граждан, внесших большой вклад в могущество земли русской. Охранный знак установлен по инициативе и на средства губернского дворянского собрания решением городской мэрии. Охраняется государством».

      Последние слова произвели на Грима неизгладимое впечатление. Он выпятил нижнюю губу, важно покачал головой, пробормотал:

      – Мемориальный ты наш! – имея в виду себя, скользнул в тесный проем между древними могилами и исчез так же бесследно, как и появился.

      Ослепительно сияло солнце. Лучи пронзали небеса и зеленеющее пространство