Новая Зона. Прыжок в секунду. Сергей Вольнов

ЗОНЫ. Которая, положа руку на сердце, гораздо больше смахивает на кошмарное сновидение, галлюцинаторный бред или наркотические глюки.

      Теперь лишь я один постоянно слышу, как датчик отсчитывает прыжковые секунды. Щелк-щелк. Щелк-щелк. Щелк-щелк. Ще… С ума сойти!!! Сумеешь в промежуточек впрыгнуть, если успеешь перелететь метр с небольшим – ширину гладкой нижней полосы Рубежа, – и уходи.

      По траве уходи, к Солнцу, к тем во-о-он дубам, кроны которых ласково шевелит ветерок, или к тем вон березкам… Эх, чудо-то какое! Глаза б его не видели… И ласковый ветерок, обалдеть!.. В изведанной нами ЗОНЕ, когда тьма, могут в любой момент задуть свирепые леденящие ураганы, а когда свет – обжигающие самумные вихри или чудовищные воронки торнадо, или немыслимые по скорости ветра шторма, крошащие все на своем гибельном пути… Нам, к счастью, далеко не весь спектр напастей пришлось испытать на своих шкурах в ближайшей к Дому окрестности. Однако двое-трое из «залетных» братьев по разуму охотно поделились испытанными невзгодами, когда общение с ними становилось возможным.

      Смерть, полыхающая огнем при попытке проникновения сквозь Рубеж, исчезает лишь в этом месте и в других, ему подобных. Всего разумнее было бы назвать проемы… калитками изгороди, черными выходами, заборными дырками, в конце концов. Но Брайю сказал: Рубеж. Прижилось. Так и говорили: Рубеж. С заглавной, большой буквы. Имя собственное. Как и другие имена собственные. У нас тут все с большой буквы, со смертоубийственным уважением: Бункер, Счетчик, Окоп, Частокол, все вместе – Дом… и ЗОНА.

      Да уж, это ненавистное слово – целиком из больших букв, в знак особой, так сказать, непреходящей ненависти. ЗОНОЙ, кстати, первым обозвал ее не кто иной, как я. Вслух произнес имя, мысленно принеся извинения Братьям Стругацким, некогда, в «прошлой» жизни, весьма чтимым мной писателям-фантастам.

      Заимствование прямое, с отражением пусть не формы, но самой сути. Лучшего названия для здешней окружающей среды и не придумать было. Это же, как родимое, приклеилось намертво, не отдерешь. Тут вообще все – намертво. Слишком тонка перегородочка, отделяющая жизнь от смерти.

      Часто и не разобрать, ч-черт задери, где тут что…

      шесть=одиннадцать=шестнадцать=

      пятьдесят=две=восемь=десять…»

* * *

      – Вот это да! Ничего себе! – восхитилась Маленькая вслух.

      Полуразрушенный монастырь, во дворе которого очутились напарники, был исключительно живописен. Известняковые стены кремового и нежно-розового цвета были покрыты темно-зелеными пятнами мха. Кусты шиповника, некогда посаженные ровными рядами, теперь разрослись, местами превратив двор в колючие лабиринты.

      Низкие одноэтажные строения давно превратились в груды камня, но высокое здание со шпилями, словно сошедшее с картинки из учебника по истории средних веков, устояло. Шпили, статуи святых в нишах, окна, витражи – все устремлялось ввысь, к небесам… какими бы сумрачными они ни были сейчас.

      – Эх,