Саблями крещенные. Богдан Сушинский

него и конечно же пройдут после.

      – Я служил в нескольких европейских армиях, – напомнил ему Гяур. – Однако ничего подобного не встречал.

      – А что-то подобное казачьему войску в этих европейских армиях вы, князь Одар-Гяур, встречали? Это же… казаки! Их нельзя сравнивать ни с мамлюками, ни с янычарами, ни даже с крылатыми польскими гусарами, о которых в Польше говорят: «Если солнце начнет падать на землю, гусары задержат его остриями своих сабель. Или копий».

      Но этот разговор происходил часа два назад. А теперь добровольцы уже появились, и Сирко попросил сотника назвать их.

      – Десятник Варакса из моей сотни и пушкарь Ганчук из сотни Зурмаша, – сообщил Гуран.

      Холм, на котором они стояли, возвышался посреди гряды осенних пожелтевших холмов, высеянных Господом в полумиле от кромки моря. Некоторые из них издали напоминали остовы разбитых штормами судов. По одну сторону этого штормового кладбища тускло поблескивали в лучах предзакатного солнца островки дюн, по другую – шатры казачьего корпуса.

      – Мы не можем жертвовать двумя. Пусть останется один. У нас и так мало воинов, – обронил Гяур.

      – Их всегда мало, – резко ответил Сирко. – Но останется действительно один. Кого предпочитаешь? – обратился к сотнику.

      – Ганчука.

      – Ганчука? Не Вараксу?

      – Варакса только недавно пристал к казачьему братству. В бою он, конечно, храбр, однако хитрости казачьей в нем еще нет. Выносливости – тем более.

      – Значит, Ганчук? – Сирко прекрасно знал обоих, но именно поэтому выбирать было трудно. Оказывается, бросать в погибельный бой тысячу казаков значительно легче, чем посылать на невидимую для него, полковника, смерть одного-единственного.

      «Странно, – подумал Сирко, – что я открыл это для себя только сейчас».

      – Но Ганчук отличный бомбардир, – вновь вмешался Гяур. – Уж пушкарей-то должны беречь в любой армии.

      – Он прав, – кивнул в сторону князя Сирко. – Ганчук – бомбардир, пушкарь…

      – Сколько можно выбирать? – лопнуло терпение у сотника Гурана. – Раз священник желает идти на смерть, пусть идет. Если только к утру он не убоится одного из множества выдуманных церковной братией грехов, на страхе людском замешенных.

      – А кто у нас здесь священник? – удивленно уставился Сирко на сотника.

      – Понятно кто. Десятник Варакса. Он же – отец Григорий.

      – Неужели он действительно был священником?! Что же он до сих пор скрывал это?!

      – Так ведь понимал, что в ипостаси священника во Францию его не взяли бы. Здесь нужны сабли, а не церковные кресты. Да и не желает он больше оставаться в священниках, предпочитает окончательно оказачиться. Мне, как своему сотнику, он признался в этом сразу же, ну а перед остальными казак исповедуется, только когда велит душа. Видно, душа отца Григория этого пока что не желает, поскольку не так опасается грехов, как насмешек.

      – Странно, – задумчиво проговорил Гяур. – В свое время я знавал одного отца Григория, явно