Желтые шторы, морская свинка и конец света. Ольга Мареичева

в тарелочку, гоняли на самокатах.

      Да не будь Полины, как бы я училась в классе все эти годы? После того, как Ленка оказалась по ту сторону стеклянной стены?

      Мне показалось, что отец хочет поговорить с мамой. Похоже, она в новом своем облике его впечатлила. Она, видимо, тоже это поняла, но подчеркнуто делала вид, что не понимает вообще ничего. Спокойно принимала заботу Эрика, с отцом держалась так, словно бы не прожила с ним несколько лет и не завела меня. В нашей компании он походил на внезапно нагрянувшего дальнего родственника, которого выгнать вроде неловко, но и говорить с ним не о чем, слишком дальнее получилось родство. Мне вдруг стало очень его жалко, захотелось сказать что-нибудь в поддержку или просто взять за руку. Но он сам все испортил.

      – Тебе привет от Лены, – тихо шепнул отец на прощание. Вот этого говорить совсем не следовало – мне словно холодной воды за шиворот вылили.

      Эрик тут же оказался рядом – спокойный, надежный, наш добрый защитник. Он ничего не сказал, хотя мне и показалось, что из его глаз полыхнул синий огонь. Это только показалось: отчим попрощался с моим отцом спокойно и вежливо. Он уводил меня прочь, отрезая и от отца, и даже от Полинки с семьей – тем тоже было уже не до нас, – и от всего мира, увлекая в другую, маленькую вселенную, где нас только трое, да еще Бармалей и маска на камине.

      Поздно вечером, роясь в интернете, я узнала, что дарить актрисам гвоздики вообще дурной тон. Будто бы когда-то такой букет преподносили, если не хотели продлевать контракт. Вряд ли папа об этом знал, но у меня не осталось ни крошки радости от того, что он все же приехал. Букет завял быстро, я не расстроилась.

      Началась настоящая зима со снегом, которому полагалось радоваться, а у меня никогда не получалось. В этом году холода переживались намного приятнее, чем раньше: в оконные щели не дуло, пылал камин, Эрик готовил глинтвейны – для себя и мамы обычный, из вина, а мне варил ароматное зелье из клюквенного сока. По Вильнюсу плыл колокольный звон, катался сказочный паровозик, сияющий десятками лампочек. В углу гостиной мы водрузили елку, а маску украсили мишурой.

      Рождество[2] провели у бабушки, а в Новый год гуляли на площади, запускали петарды и бумажные фонарики. Ездили в Прагу, потом еще куда-то – дни смешались в пестром карнавале. Иногда мне казалось, что мы не расставались ни на секунду, но это было не так: у мамы с Эриком оставалось достаточно времени друг для друга, а у меня – для своих дел, мечтаний и общения с Полиной.

      Отец решил наверстать упущенное и упорно лез в разговоры со мной. Он объяснял это заботой обо мне, но, похоже, его просто задело за живое то, что у нас с мамой новая семья, куда лучше прежней. Я не собиралась ему ни в чем помогать и на вопросы не отвечала.

      Он снова нагрянул в гости, на сей раз не в школу, а прямо домой. Эрик готовил обед, а я понеслась в магазин, потому что у нас кончился хлеб. С мамой мы разминулись на несколько шагов, я не увидела ее на улице, но, войдя в парадную, услышала, как она с кем-то разговаривает.

2

В Литве, как и в большинстве стран Европы, Рождество празднуют 25 декабря.