На далеких окраинах. Погоня за наживой. Николай Николаевич Каразин

отозвался Шарип, показываясь до половины в двери.

      – Что тебе нужно?

      – Тюра звал сейчас.

      Перлович махнул отрицательно рукой и стал наливать себе чай в стакан.

      – Неужели они его задержали? – думал Перлович наполовину про себя, наполовину вслух, – это было бы скверно, станут допытываться… не хотелось бы…

      – Тюра, – начал опять Шарип у дверей.

      – А?

      – Самовар… – показал рукою сарт.

      Перлович забыл завернуть кран, вода бежала на табурет, с него лилась на ковры и по сакле распространился беловатый пар.

      – Эй, эй! – донесся из-за садовой стены сиплый детский крик.

      Перлович быстро вышел из сакли, сбежал с лестницы и направился к калитке.

      Маленькая фигурка сидела на корточках, как раз у самого порога, и скалила зубы.

      – Отнес? – спросил его Перлович, придержав на всякий случай за ворот.

      – Отнес.

      – Ну что?

      – Бить хотели, да я убежал… Акча давай², ты говорил, много акча давать будешь…

      Перловичу хотелось удостовериться, дошла ли его записка действительно по назначению.

      – А какой тюра взял у тебя бумагу? – спросил он.

      – Там два тюра был: красный и черный, у красного голова завязана, черный – Малайку по морде бил…

      Сартенок взялся за щеку и начал жалобно хныкать.

      – Акча давай, Малайка спать пойдет, – ревел он все громче и громче.

      Перлович сунул ему что-то и выпустил ворот рубашки, за который во время разговора придерживал сартенка, тот подрал по дороге, кувыркаясь по временам через голову и засунув за щеку полученную мелочь.

      – Они его там накроют теперь, – думал Перлович.

      – Тюра спать будет? – спрашивал его Шарип, когда Перлович шел обратно садом.

      – В шесть часов утра…

      – Что тюра говорит?

      – Чем все это кончится?.. Господи!..

      Изумленно глядел Шарип на Перловича, странно ему казалось, – с кем разговаривает тюра? И зачем это он так руками делает?..

      – Когда взойдет солнце, чуть только вон там над стеною покажется, – говорил Перлович, теперь уже глядя в упор на своего слугу, – лошадь чтобы была готова, слышишь?

      – А теперь Шарип спать пойдет?

      – Ступай.

      Через минуту Перлович, загасив фонарь, висевший над столом, лег на свою кровать и закрыл глаза. Прошло часа два не то сна, не то какого-то томительного забытья, в котором больная фантазия смешивалась с действительностью; посторонние звуки, храп Шарипа, шелест насекомых, падение на землю переспелых плодов и тихое пение погасавшего самовара ясно и отчетливо поражали слух, только значение этих звуков изменялось и они принимали фантастическое участие в болезненных грезах спавшего. Яркий свет озарил сперва вершины деревьев, потом зубчатую вершину стен, лег полосою на плоской крыше и светлым лучом проник во внутренность сакли. Перлович проснулся.

      Часы показывали пять. Пора было ехать. Шарип за стеною шаркал скребницей, отскабливая от шерсти чалого присохшую грязь.

      – Куда