На далеких окраинах. Погоня за наживой. Николай Николаевич Каразин

пронзительный свист прорезался уже совсем близко.

      – А ведь это наши, – сказал Гайнула Бабаджаку.

      – Наши, – отвечал Бабаджак. – Это Кулдаш свистит.

      Оба хивинца встали, подтянули пояса и пошли навстречу приближавшимся нашим.

      – Эй! Какого там дьявола по ночам носит? – кричит кто-то, едва успев подобрать свои босые ноги из-под копыт наехавшего коня.

      – Осторожней: видишь, человек лежит! – кричит другой.

      – Заспались, кобыльи подхвостники[20], – произнес всадник, пробираясь между спящими.

      Мало-помалу прибывают всадники, ехавшие вразброд, поодиночке. Вот на светлом фоне утреннего тумана приближаются сбитые в кучу верблюды… Где-то костер раскладывают… Еще в нескольких местах вспыхивают яркие огни. Растет и растет светлая полоса на востоке…

      – А Урумбай где? – спрашивает Гайнула у одного из прибывших.

      – Зарезали твоего Урумбая.

      – Ишь ты, собака, а лошадь его где?

      – Лошадь с собою привели. А тебе что?

      – Да он мне сорок коканов⁸ должен…

      – Это кто с вами? – спрашивает батча Суффи, подъезжая верхом на красивой лошадке.

      – Где?..

      – А вот, я видел, лошадей проваживает: одна лошадь из-под русского, должно быть?

      – Это джигит-батыр, от русских из-за Дарьи бежал.

      – То-то я его прежде никогда не видал, – заключает Бабаджак, приглядываясь сквозь дым костра к Юсупу, тихонько и совершенно спокойно проваживающему своих коней. Казалось, что ему положительно ни до чего не было дела: он был сам по себе, он приехал как будто бы к себе домой, он только случайно держался поблизости того верблюда, с которого снимали Батогова. Он говорил ближайшему джигиту:

      – И что такого особенного в этих русских?.. Ишь как окружили, словно какую невидаль. Я довольно-таки нагляделся на эту дрянь.

      – Ну, а другому и разу не пришлось видеть, – резонно отвечал джигит.

      – Да, кто любит сидеть под кошмою, у себя в кибитке, тому, кроме своей бабы, ничего не видеть.

      – Какие новости? – спрашивал один из прибывших старика в кольчуге, седлавшего лошадь.

      – Да что, пока ничего не разберешь.

      – Из Бухары не присылали?

      – Присылали, да что толку: разве с нашими сговоришь? Если бы Садык был с ними, ну, тогда дело другое, а то каждый врозь.

      – Вот наш подберет их.

      Джигит кивнул на белую чалму, мелькнувшую вблизи.

      – Кто… Аллаяр-то?.. Не такого нужно…

      – Кто хочет к Казале идти, кто к Заравшану… Тюркмены сегодня хотели уйти, да у них что-то тихо, там, на косе-то.

      Подошло еще человек пять: азиаты очень любят разговоры о политике.

      – Старик Осман говорил, чтобы пока не сметь русских за Дарьей тревожить, – сообщил киргиз из адаевцев.

      – Кому это говорил Осман?

      – Кому? всем, когда уходил к Каршам. Он же еще говорил хивинским: вы, мол, если у вас уж очень руки чешутся, у бухарцев по кишлакам пограбьте…

      – Тоже

20

Буквальный перевод брани, считающейся у кочевников выражением крайнего презрения.