Гарики из Атлантиды. Пожилые записки (сборник). Игорь Губерман

– слышите? – недавно, а не встарь

      бредил колокол пожарами, и так же

      верил звукам обезумевший звонарь.

      Это – слышите? – пылают стены дома.

      Бог велик, – поют удары, – Бог простит! —

      И не голуби, испуганные громом, —

      стая воронов со звонницы летит.

      Поднимайся, не щадя и не жалея!

      На закате будет черная заря!

      …А на сцене

      у роялей – два еврея

      с фанатизмом, с фанатизмом звонаря.

      Они видят.

      Они зрячи.

      Они слепы.

      Светом рампы высекаются, горя,

      два лица – неостывающие слепки

      озаренного безглазья звонаря.

      Обращаясь в полнозвучное мгновение,

      им даруются летящие часы…

      Ускользающий, как ветра дуновение,

      подголосок переходит на басы.

      Эта тема, возникая, крепнет где-то,

      нарастает в ошалелых звонарях;

      эти звуки поднимали трупы в гетто

      и бросали на охрану – в лагерях.

      Загораются не знающие страха —

      у стены, им больше некуда назад —

      чьи-то яростные, русского размаха

      первобытные семитские глаза.

      По великой,

      по забитой

      и распятой —

      ветер памяти, звучание неси;

      бьются струны – напрягаются канаты,

      пляшут руки звонарей Всея Руси.

      По исчезнувшим,

      сгоревшим,

      по нетленным —

      вьется пепел, завивается зола —

      по неверным, по невинно убиенным

      православные звонят колокола.

      Дни уходят,

      боль живет, не холодея,

      море ливнями рыдает о реке.

      Плач Израиля играют иудеи

      на славянском колокольном языке.

      Однако же пора мне эту книгу завершать. За что меня так одарило прошлое – ума не приложу. Возможно, в этом есть какой-то знак или знамение? Сигнал, что завершилась сочинительская жизнь и время сесть за домино и к телевизору? Пока не знаю. А вопросы с неких пор я стал остерегаться задавать – и вслух, и даже про себя. Имею я в виду вопросы о судьбе и прочей мистике, которая волнует нас, но нашей воле недоступна. А уж разуму – тем более. Меня на это надоумил некий сон, приснившийся недавно моему другу Володе Файвишевскому. Сон такой: он умер и стоит на небе перед Богом. Самого Творца он различает плохо – нечто явно бородатое в огромном светлом облаке, но голос Его слышит ясно и отчетливо. Бог велит ему покаяться и перечислить те грехи, которые Володя помнит и вполне осознает. А друг мой – человек ответственный и обстоятельный, поэтому рассказывает долго и подробно. И Бог ему задумчиво и добродушно говорит:

      – Вернись на землю, сын мой, и немного поживи еще.

      И тут Володя, пользуясь удобным случаем, стал задавать Творцу различные бытийные вопросы, до которых был и на земле большой охотник, только никогда не находил на них ответа. Спрашивал он скрупулезно все, что волновало его там. И, выслушав, Господь ему досадливо сказал:

      – А не пошел бы ты, зануда,