Королева праха и боли. Лив Зандер

жестокого, надменного бога – и кинуться прямиком к скрывающемуся под маской мужчине. Тому, кто поверил бы мне, отбросив осторожность вместе с ядовитой горечью, разделившей нас.

      Он мне нужен. Отчаянно нужен.

      И я знала, что тоже нужна ему!

      Глаза мои молили о снисхождении, о вере – ведь когда-то он верил мне.

      – Я бы вернулась к тебе.

      – Ты и вернулась, доставленная смертью. – Подавшись вперед, Енош положил локти на бедра, а ладони зажал между коленями. – Ползи ко мне.

      Какие-то крохи гордости у меня все-таки еще оставались.

      – Ты наказываешь меня за то, в чем я не…

      – Ползи!

      Моя рука сама собой потянулась вперед, и я по уши окунулась в унижение. Дюйм за дюймом, цепляясь черными перьями платья за пористую кость, я вползала на помост, как побитое животное, и унижение, как ни странно, мало-помалу отступало, переплавляясь в возбужденное покалывание под кожей. Меня притягивало к единственному источнику тепла в этом месте, и неважно, что его ледяной сердцевиной было каменное сердце моего мужа.

      Когда я приблизилась, он стиснул мой подбородок так сильно, что мог бы, пожалуй, оторвать нижнюю губу, но боль мне причиняло не это, а расстояние, оставшееся между нами. Он пах… иначе. Неправильно. Горько и едко. Подобно его настроению.

      Стальной взгляд Еноша опустился к моим губам, но тут же вскинулся, впившись в мои глаза.

      – М-м-м, посмотри-ка, волосы твои уже потеряли блеск, а кожа – мягкость. Это разложение, маленькая.

      Тук-тук. Тук.

      Внезапный стук, ударивший в уши, ошеломил меня, как и прилив к коже горячей крови.

      Что это? Мое сердце?

      Застучало снова, и черные вены на моей руке поблекли, а бурчание в животе утихло. Енош убрал из меня гниль, да?

      Я сделала глубокий, хотя и ненужный мне вдох и проскулила:

      – Спасибо.

      – Спасибо? – Он усмехнулся. – Я сделал это ради себя, а не ради тебя. Зачем мне нюхать твою вонь?

      Острая игла ярости кольнула меня. Разум настоятельно советовал игнорировать издевательство, ведь из бунта против божественной блажи, когда Енош в таком состоянии, ничего хорошего никогда не выходило. Но что мне доводы разума!

      – Ты тоже пахнешь отнюдь не свежесорванными цветами, – прорычала я, и его подбородок слегка дрогнул.

      – Сколь учтива моя неверная жена.

      – А ты полон презрения и оскорблений.

      Взгляд его вновь опустился к моему рту и задержался на нем надолго, на минуту или десять, после чего Енош прохрипел:

      – И это говорит женщина, полная обмана, женщина, уста которой шепчут самую грязную ложь.

      Я чуть запрокинула голову, и тепло, струящееся из его рта, омыло мою кожу.

      – Что-то глаза твои уделяют слишком большое внимание тому, что вызывает у тебя такое отвращение.

      Он моргнул и отстранился.

      Черты его лица ожесточились еще больше – если такое вообще возможно. Проклятье, Енош стал еще холоднее прежнего. Продолжая сжимать