Черными нитями. Лина Николаева

разное: о бесконечных подвалах, где держат заключенных, о комнатах с сотней пыточных орудий, о камерах, где узнику не шевельнуться.

      Но смирение и послушание всегда давались через боль. Церковь учила этому.

      – Отец! – еще сильнее взмолился Рейн.

      Тот вплотную подошел к сыну и процедил сквозь зубы:

      – Думаешь, я ничего не видел? Твоих разбитых рук, синяков? В драке виноваты оба, это верно, но кто-то всегда наносит удар первым. Я видел, что твой демон силен, однако верил, что ты стараешься усмирить его. Я позволил тебе присоединиться к Церкви так рано, и ты старался, я видел. Что же пошло не так?

      Впервые в жизни Рейн услышал в голосе родителя отчаяние. Отец запихнул руки поглубже в карманы пальто и продолжил:

      – Рейн, мне было нелегко выносить приговор.

      Хотелось кричать. Нелегко? Так зачем он его вынес? Судьбой детей распоряжался глава местной Церкви. Отец мог озвучить любой приговор, это было в его силах. Смерть называли милосерднее перевоспитания.

      – Это для твоего же блага. Я хочу, чтобы ты стал хорошим человеком…

      На глазах у матери появились слезы, она отвернулась.

      – …Раз ты не смог усмирить своего демона, тебе помогут это сделать.

      – Арджан, прошу, во имя Яра! – снова взмолилась мама. – Ему тринадцать, он не выживет!

      – Как не выжил тот мальчик? – холодно спросил отец.

      Перед глазами снова появился образ: Оксандр оседает, из его виска течет кровь. Рейн задрожал, упал на колени:

      – Прошу, отец, вынеси другой приговор! Я клянусь, что больше никогда не послушаю демона, я научусь смирению, я буду во всем слушаться, я…

      Отец рывком поднял Рейна и встряхнул за плечи:

      – Кто падал сам, тот встанет сам. Ты должен был раньше понять цену своих поступков. Теперь выход один.

      Отец развернул его сильным движением рук и подтолкнул. Рейн замер у двери Черного дома, затем шагнул вперед.

      Глава 2. В самую грязь

      Рейн замер у двери Черного дома, затем шагнул вперед. Он заходил внутрь изо дня в день, по разу, два и больше, но страх перед зданием не отпускал до сих пор, он въелся под кожу и снова и снова заставлял чувствовать себя отправленным на перевоспитание мальчишкой.

      Рейн поднялся на третий этаж, пронесся по пустым коридорам, рывком открыл дверь и, не здороваясь, сел на углу стола. В нос ударил тяжелый запах дешевых сигарет и пота.

      Профессия велела быть готовым ко всему, и Рейн привычно-цепким взглядом скользнул по дверям и окнам, затем прошелся по сидящим рядом. Как и у него, лица других инквизиторов скрывала полумаска. Некоторых Рейн никогда не видел без нее: они узнавали друг друга по глазам и голосу.

      Если с дверями, окнами и лицами все было по-прежнему, то сама приемная изменилась. Еще несколько дней назад она сверкала позолотой, от обилия красного болели глаза, а от безвкусицы и вычурности – сердце. Новый глава третьего отделения Инквизиции еще не успел представиться, а уже взялся за перемены. Хотя они внушали обещание, что он – человек знающий дело, более сдержанный и не променявший гордость