Опаленные. Владарг Дельсат

называют «новый порядок». Зачем запоминать, зачем привязываться, если завтра меня так же могут вынести из барака?

      Судя по номеру, это будущее. Мы находимся на планете, и нет разделения на самок и самцов. Похоже, мы встретили братьев по разуму, и они теперь хотят нас убить. Какая разница, за что? В местный конвертер не суют живьем, а сначала медленно душат газами, наверное, чтобы мы подольше мучились. Существа в черном выглядят очень страшными и абсолютно точно не людьми.

      Эти, в черном, любят развлекаться – бить, раздевать, сажать на цепь и дразнить едой. Малыши готовы на многое ради лишнего кусочка, а вот старшие в чудеса уже не верят, поэтому нас мучить неинтересно. А тех, кого мучить неинтересно, могут и в газовку 4 запихнуть. Это достаточно быстрая смерть по сравнению с закапыванием живьем в землю. Но мы все равно обречены.

      В голове появляется мысль: а не похоже ли то, что делают тут с малышами, на наш корабль, только… Новая картина прогоняет мысль.

      Я увидел ее. Девочка, такой же ребенок, как и мы все, погруженные в какой-то ящик на колесах. Она рассказывает нам сказки, тормошит нас, не давая стать серыми, как снег за забранным решеткой окном. Я отдаю ей свой хлеб. Чтобы она пожила еще немного. Яркая звездочка среди нас. Яркая…

      Когда нас начали убивать, стреляя в детские тела, я не раздумывая шагаю вперед, закрывая ее. Звездочка наша… Пусть она выживет! Пусть!

      С этой мыслью я открываю мокрые глаза. Быстро стерев слезы рукавом, просто лежу и бездумно смотрю в потолок. Кто и зачем мне показывает эти сны? За что? Я вспоминаю Звездочку, глядя на Вику, и понимаю только одно: я больше не буду называть девочек самками. Просто не смогу, ведь одна из них, судя по всему, в будущем, окажется намного сильнее самцов.

      Я все вспоминаю ту Звездочку, имени которой даже и не знаю, думая о том, что лагерь как-то очень сильно походит на нашу жизнь. «Полуживотные» – самки; те, кому можно многое, как они думают, – самцы. В памяти появляется картинка игр этих, в черном, и тут до меня, наконец, доходит: мир вокруг – игра. Что, если мы никуда и не летим, а нами просто играют, чтобы потом убить? Даже если это так, мы ничего не сможем. Я должен сделать все возможное, чтобы Вика прожила подольше.

      Внезапно девочка… хотя она большая уже, как называется большая девочка? Я этого не знаю… Вика поворачивается ко мне, обнимая. Как-то у нее очень ласково это получается. Ее глаза раскрываются, в них мелькает испуг, но на лице не отражается ничего. Просто идеально владеет собой моя Вика. Мне остается только прижать ее к себе.

      – Я никогда-никогда тебя не ударю, – шепчу ей на ухо. – И никому не позволю сделать тебе плохо.

      – Что с тобой, что случилось? – спрашивает она, но интонации… Вика спокойна.

      – Все хорошо, – говорю я ей и внезапно понимаю – там, в лагере, случалось, что эмоции пропадали. Могла ли Вика быть в том сне со мной? Могла ли она… быть той Звездочкой?

      – Тогда

4

Газовая камера (жаргон).