Сиринга. Алексей Иванов

И когда Сиринга была уже беременна, та заявила, что ничего и слышать не хочет о ребёнке! – и чистота стекла стекла, сверкая, из её глаз.

      – Мама, прекрати! – произнесла Сиринга изменившимся голосом. – Ни то я сейчас и сама заплачу!

      – И ей на пятом месяце беременности пришлось делать вызывающие роды! – с трудом, сквозь слезы и накативший ком к горлу, закончила Лотида.

      – Мама, перестань! – властно крикнула на неё Сиринга. Но вместо того чтобы начать уже с ней ссору, с театральной поспешностью кинулась в материнские объятья. Чтобы вновь окунуться в море слёз, кругосветку по которому на белой яхте воспоминаний ещё недавно считала для себя уже давно оконченной. Но в лице Сиринги появилось вдруг столько боли, будто бы её снова заставили окунуться, насильно затащили слайды, которые она сделала за время своего путешествия. И которые навсегда вцепились в её память.

      – Но ведь я люблю тебя, – признался Ганеша, которому надавили на «кнопку» Агапе, окончательно раздавив в нём Банана. – Теперь всё будет хорошо. Честно-честно, – попытался он ветхо улыбнуться, протягивая ей полотенце фразы.

      Глава 13

      Так что их отношения так и продолжали бы топтаться на месте – под шатёр более глубокой взаимности, если бы любившая выпить Сиринга одним угарным вечером сама не перевела их из общения в менее поверхностную фазу. Короновав вечер тем, что вытащила из Ганеши быка за рога. Придав ему (этому быку – Банану, этому homo sa'penis) статус официального соприсутствия в их взаимоотношениях. Что, в свою очередь, потребовало от неё завести на него (на это социальное животное) отдельную учётную карточку. Так что в другой раз, при попытке сбросить его со счетов, Банан поначалу долго фыркал и тёр рогом о стену, пока поняв, что его снова как бы нет, этот Пан публично ни попросил отметить в его учетной карточке простой оборудования для продолжения рода, выставив её несанкционированное поведение на всеобщее смущение в кругу её семьи.

      Но в тот куражный вечер…

      Счастье советского человека – в руках государства. Но совок умер. И счастье вывалилось у него из рук и куда-то затерялось.

      Но Ганеша, Сиринга и Ахлис (её одноклассница, являвшая себя прекрасным воплощением образа страдания, радости которой, казалось, были «от противного» бесконечности своего страдания и, подобно розовым цветам лотоса, как бы всплывали на поверхности его океана) и ещё одна соседская молодая чета решили отыскать его у их общего друга, который жил недалеко от них в частном коттедже.

      Но не застав того дома, они уныло побрели по Дельфийскому проспекту обратно, склонённые под гнётом необходимости вести хоть какой-то разговор к асфальту. Какой-то. Но – какой?

      В таких ситуациях жизнь, востребовав его разложившийся в морской воде гений, синтезировалась перед ним из паров ментола и эвкалипта в образ Пионера, который был не только натурально широким, но и широким натуралом: «До каких пор будет продолжаться твоя тупость?!» – громогласно спрашивал он Аполлона в воспоминании. И гигантским судейским молотком из комиксов бил его по башке, вынося своё: «Виновен!».

      И