После бури. Фредрик Бакман

для гиперопекающей матери? А? Да то, что иногда она оказывается права!» Но она промолчала, потому что не рассказывала психологу ни про Исака, ни про Маю. Мире не хотелось об этом говорить, ей нужно было только справиться с паническими атаками – получить таблетки или что еще для этого нужно. Даже у психолога она старалась не ударить в грязь лицом, быть эффективной, успешной.

      Но он был прав. На всех фотографиях, стоявших на письменном столе в ее кабинете, дети были маленькие, это помогало забыть о том, что они выросли. Лео уже подросток. Мая уже почти не подросток. Два года назад она уехала в столичный город, чтобы поступить в музыкальную школу, о которой так мечтала. Два года, это так же невероятно, как то, что Мира и сама стала говорить «столичный город». Когда они с Петером и детьми только переехали в Бьорнстад, она всегда презрительно фыркала, слыша это деревенское выражение. Теперь Мира стала одной из них. Лесным человеком. Она теперь тоже считает, что на юге даже лоси не те, что у нас, и почти всерьез говорит, что столичный город – это неплохо, жаль только, находится он у черта на рогах.

      – Все подростки считают, что матери их излишне опекают. Даже если меня посадят в тюрьму, им будет казаться, что мы видимся слишком часто, – наконец пробубнила он себе под нос.

      Психолог сцепил руки на колене, потому что знал: стоит только потянуться за ручкой, Мира немедленно спросит, что он собирается записать. Вовсе не потому, что у нее чрезмерная потребность все контролировать, нет.

      – Вы говорите прямо как моя мать, – мягко заметил он.

      Мира взмахнула ресницами:

      – Да потому что вы не понимаете. Мы ваши мамы. Мы первыми вас полюбили. Сейчас вас любят остальные, но первыми были мы.

      – Разве это не делает вас хорошей матерью?

      – Это делает меня матерью.

      Психолог хрюкнул:

      – Да, конечно, вы правы. Мне почти шестьдесят, и моя мама до сих пор беспокоится, что я плохо ем.

      Мира подняла подбородок, но понизила голос:

      – Мы ваши мамы. Нас остановить невозможно.

      Психолог мысленно лез на стенку, оттого что не может это записать.

      – А что ваш муж? Петер? Вы так долго жертвовали собой ради его карьеры, а теперь он ненадолго отказался от своей ради вас. Вас по-прежнему мучает совесть?

      Мира со свистом втянула носом воздух.

      – Не понимаю, почему вы об этом вспомнили? Я же вам говорила, да… да… да, меня мучает совесть! Потому что я не знаю, как сделать его счастливым. Пока Петер работал в хоккее, он в этом не нуждался, я вела хозяйство и приспосабливала свою жизнь так, чтобы он мог заниматься карьерой, но мне никогда не нужно было делать его счастливым. Это делал хоккей. А я не знаю, смогу ли.

      Психолог, как и положено, задал психологический вопрос:

      – Скажите, сделать его счастливым – ваш долг?

      Голос Миры слегка дрогнул, но ответ прозвучал твердо:

      – Он мой муж. Меня остановить невозможно.

      Мира действительно так считала, и с годами это не менялось. Она осталась в офисе одна. У нее по-прежнему было время уехать,