Три товарища. Возлюби ближнего своего. Эрих Мария Ремарк

и решил пособить. Благо Отто, переодевшись, оставил тут свой шикарный костюм! Мигом влезаю в него, выпрыгиваю в окошко и заявляюсь во двор, как заправский покупатель! Ловко, а?

      – Бездарно и глупо! – возразил я. – Он хитрее нас с тобой, вместе взятых. Взгляни, какие он курит сигары. Полторы марки штука! Ты спугнул миллиардера.

      Готфрид отнял у меня сигару, обнюхал ее и зажег.

      – Если я кого и спугнул, то мошенника. Миллиардеры не курят таких сигар. Они курят грошовые.

      – Чушь, – сказал я. – Мошенник не станет называть себя Блюменталем. Мошенник представится графом Блюменау или что-нибудь в этом духе.

      – Он вернется, – заявил не унывающий, как всегда, Ленц и выдохнул мне в лицо дым моей же сигары.

      – Этот не вернется, – сказал я убежденно. – Но где это ты раздобыл бамбуковую трость и перчатки?

      – Одолжил. В магазине «Бенн и Ко». У меня там знакомая продавщица. Трость я, пожалуй, себе оставлю. Она мне нравится. – И он с самодовольным видом стал крутить в воздухе толстую палку.

      – Готфрид, – сказал я. – Здесь ты гробишь свои таланты. Знаешь что? Шел бы ты в варьете. Вот где тебе место.

      – Вам звонили, – сказала Фрида, косоглазая служанка фрау Залевски, когда я днем забежал на минутку домой.

      Я обернулся к ней.

      – Когда?

      – Да с полчаса назад. Какая-то дама.

      – И что она сказала?

      – Что позвонит еще вечером. Ну так я ей прямо сказала, что толку не будет, что вечерами вас дома не бывает.

      Я остолбенел.

      – Что? Вы так и сказали? О господи, научат вас когда-нибудь разговаривать по телефону?

      – Я умею разговаривать по телефону, – с напыщенным достоинством произнесла Фрида. – А по вечерам вас дома действительно почти никогда не бывает.

      – Не ваше дело! – в сердцах крикнул я. – В другой раз вы еще расскажете, что у меня носки дырявые.

      – Могу рассказать и про это, – обдала меня ядом Фрида, зыркнув красноватыми, воспаленными глазами. Мы давно с ней враждовали.

      У меня чесались руки ткнуть ее физиономией в кастрюлю с супом, но вместо этого, совладав с собой, я сунул ей марку и спросил примирительным тоном:

      – Эта дама не назвала себя?

      – Не-а, – ответила Фрида.

      – А голос у нее какой? Такой глуховатый и низкий, вроде как слегка охрипший, да?

      – Да не помню я, – сказала Фрида с таким равнодушием, будто я и не давал ей марки.

      – Какое миленькое у вас колечко, право, восхитительное, – вставил я. – Ну подумайте хорошенько, может, все-таки вспомните, а?

      – Не-а, – ответила Фрида, пыша самодовольным злорадством.

      – Ну так пойди и повесься, метелка чертова! – выпалил я и хлопнул дверью.

      Вечером, ровно в шесть, я был уже дома. Когда я отпер дверь, то застал необычную картину. В коридоре вокруг фрау Бендер, ясельной сестрички, столпились все женщины нашей квартиры.

      – Идите-ка сюда, – позвала меня фрау Залевски.

      Причиной сборища был весь увитый лентами полугодовалый