Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады. Валерия Ободзинская

подмигнул Гольдберг вертящемуся перед зеркалом Ободзинскому. Он радовался, что тот пока сосредоточен на новом костюме. В последнее время настроение Валеры часто менялось, и заканчивались такие перепады срывом концерта. Рано утром Ободзинский проснулся в мрачном расположении духа и долго жаловался на Норильские морозы:

      – Нет, ты видел! Даже оконный термометр не может сказать, сколько там! Где красная полоска? Нету. Где шкала ниже пятидесяти? Нету. Может, там не минус пятьдесят, а минус семьдесят, а мы и не узнаем!

      – И что? Тебе на улице петь? Нет. Везде тепло, натоплено!

      – Да так натоплено, что спать нельзя! Не продохнуть! И окно не откроешь… Я воздуха хочу! Свободы!

      Гольдберг догадывался, что на самом деле угнетает Валеру. Из-за того, что контролировать себя тот больше не мог, музыканты условились запирать его. Сперва всё шло гладко. Ободзинский чувствовал вину: группа волнуется. Стыдно было срывать концерты. И он поддержал предложение:

      – Ребята, охраняйте меня насмерть! Не верьте, когда говорю, что все хорошо! Там такое коварство просыпается… Уууу!

      Однако потом стал жаловаться, злиться, обижаться. Иногда кричал, что Гольдберг тюремщик. В номерах гостиницы «Норильск» их поселили по два-три человека. И, как сосед по комнате, Гольдберг запирал чаще всех.

      – Вот скажи, сатрап… – негодовал Валера, – я выкладываюсь на полную катушку? Работаю без перерыва?

      Приходилось согласно кивать, лишь бы успокоить.

      – А почему тогда не имею права на элементарную передышку?!

      – Имеешь, имеешь! Всё будет… – хлопал он друга по плечу. – Только после концерта. Лады?

      Сейчас Валера внешне казался благодушным. С удовольствием смотрел на только что купленный костюм. И Гольдберг поспешил поддержать позитивный настрой:

      – Ну, хорош! Хорош, Цуна! Смело на передачу можно. А как запоёшь свою «Гварда ке луна», красноярский край умрёт у телевизоров!

      Понял, что переборщил, когда глаза Ободзинского перестали улыбаться. Улыбались лишь губы, а взгляд стал нервно-азартным. Видно, Валера решил, что можно договориться по-хорошему, и невзначай спросил:

      – Обмывать-то будем? Такое событие…

      Гольдберг сделал вид, что все в порядке, хотя внутренне сжался, предвидя грядущие неприятности:

      – Конечно, Валерик. О чем речь! Обмоем. А то будет смертельный номер с обратным аффектом! – попытался пошутить он. – Сразу после передачи и обмоем. Тебе что на обед принести?

      – Мне? – сделал невинное лицо Валера. – Да я не знаю. Схожу, наверное, с тобой. На месте решу.

      – Боже упаси! – подпрыгнул Гольдберг и спешно выскользнул в коридор. И только повернув снаружи ключ, выдохнул. Валера зло стучал в дверь, кричал, но гитарист не слушал. – Я скоро приду. Я быстро. Мигом!

      В номер возвращался настороженно. Однако Валера сделал вид, что все в порядке. Только измятая кровать говорила, что друг метался по комнате, то садясь на неё, то вскакивая, не находя места от беспокойства. Из глаз смотрела тоска,