Городок. Марк Казарновский

о евреях. Их было то много, то не очень. Жили со всеми дружно, хотя смешанных браков до 1917 года, извините, не было.

      Так вот, сколько бы их ни было, они колорит Городку придавали особый. Поэтому и в шинках, и на рынках и рыночках или иных торговых площадках, да даже в синагогах, всегда при скоплениях стоял добрый, здоровый для экономики и развития шум, гвалт, смех, спор.

      – Шо я гавару. Вот-вот. Ты, Фима, иди со своим гусем, куда он шёл до продажи. Это ж надо – такой тощий гус, а требует целый рупь да с мелочью. Нет, Фима, ты – не еврей.

      – А кто же я?

      – Ты? Бандит.

      Вот такие или очень похожие споры шли всюду и везде. Что и говорить, колорит был.

      Правда, времена вокруг Городка изменялись неоднократно. То он становится больше польским, чем иного государства.

      То – неожиданно русским. Да и белорусским был долгие годы.

      Но не будем уходить от истины, от исторического, так сказать, развития. Иначе говоря, одно время он стал даже немецким. Но ненадолго, слава Богу, хотя была просто беда.

      Кстати, следует отметить, что помимо этих «градообразующих» народов – белорусов, русских, евреев, – как заметили, имелись в городке и румыны. Со своим румынским рыночным колоритом. Были и украинцы. Их звали западэнцы. Даже венгров немного. От них Городок унаследовал такой гуляш, что, когда в шинках глиняный горшок с гуляшом Марыся на стол ставила, мужики любой национальности и конфессии стонали, и руки, что уж говорить, кроме правды, руки сами тянулись к горилке.

      Конечно, были и цыгане. Нет, не воровали. Так, могли впарить ледащую лошадку, выдав за орловского рысака. Вот ведь народ!

      Покупатель лошадки, конечно, сельский житель, прекрасно всё видел. И что лошадка не первой молодости, да и уже поработала много. И ей бы хоть откормиться немного. Всё видел и всё понимал наш селянин. Но вот убалтывался. И к удивлению публики, а она молчала – в торг лезть уж никак нельзя (если ты не «подсадной»), покупал крестьянский человек лошадку.

      Насыпал ей овса. Конь был доволен. Овсом его цыгане точно не кормили.

      Ещё цыгане уважали жительниц бараков. А их в городке, ох, было немало.

      И скажем даже почему. Так вот, жительницы бараков потихоньку, спрятав подальше драгоценности (единственное колечко), цыганку приглашали.

      Мариэлла зорко оглядывала комнатёнку. С фикусом, конечно, и с котом.

      Но тут же понимала (нация-то древняя, всё чувствует сразу – и бедность, и нужду, и даже богатство, которое в бараках уж точно не встречается).

      И говорит так задушевно, певуче, проникновенно:

      – Зря ты, молодушка, меня позвала. Всё у тебя хорошо будет. Вон ты уже беременна. Мальчонка родится отчаянный. Да и парень твой, мужик, пить бросит совсем. И сразу начнёте вы строгать девочку.

      Хозяйка, красная, пунцовая, вспотевшая, тихонько оправдывается, что она, мол, ещё и не беременная даже.

      – Как же, как же. Жизни ты, молодая, не знаешь. Сегодня ночью с мужиком ведь кувыркалась. Да не красней. Я – не ваш поп. Я – цыганский.

      Вот ты уже и на сносях. Ха-ха-ха…

      Верка,