Двадцатый год. Книга первая. Виктор Костевич

архикритичен. Нашему усатому не поздоровится.

      – Не переусердствуй. А то не поздоровится редакции.

      Распрощавшись – особенно широкая улыбка досталась пани Гринфельд, – Мацкевич удалился. Ася потыкала ножиком в шницель. Укоризненно заметила:

      – Вы оба играете с огнем. Ведете себя, как при царском режиме. Вот обвинят вас в большевизме, будете знать.

      – Меня? После двух кубанских походов? Единственная польза от всей этой гнусности – я навеки получил индульгенцию. Чист аки агнец. Герой борьбы с большевиками. За ценности и ценные бумаги.

      Ася, далеко не впервые, ощутила непонятную многим гордость. За него. Столько всего хлебнуть и не озлобиться. Другие словно озверели, а он…

      – Анджей, давай еще по бокальчику? Между прочим, мама боится, что ты передумаешь возвращаться на курс.

      – С чего бы? Осенью вернусь. Буду студентом вместе с Маней. Вечная юность – плохо?

      – Великолепно. Вечная юность вечного оптимиста. Знаешь…

      В этом месте Асю прервал на полуслове сипловатый, не очень приятный голос – такие бывают у незадачливых посетителей мест, о которых хорошим девушкам думать и знать не положено.

      – Шановные пан и пани, вы позволите?

      Сказано было по-русски, с претензией на польскость. От неожиданности Ася вздрогнула. Вгляделась. Рядом со столиком возвышалась фигура в хаки. Ася не сразу, но всё же сообразила – одного из тех пяти субъектов в невиданных, нездешних мундирах. Нечто чернявое с невоенными, вислыми, словно приклеенными усами. Анджей, оторопев, поставил на столик бокал.

      – Не узнаете, штабс-капитан? – снова пророкотало по-русски, на сей раз без претензий. – Мир тесен, ваша Варшава тоже.

      Анджей мучительно припоминал. И наконец ответил. Медленно, непривычным Асе голосом, словно выталкивая из горла застревавшие в нем слова.

      – Отчего же? Прапорщик Шкляров.

      «Рад вас видеть», «какая встреча», «присаживайтесь» – этого прапорщик Шкляров не дождался. Чуть помедлив, он без приглашения опустился на освободившийся после Мацкевича стул. Улыбнувшись Асе, сообщил:

      – Ныне сотник. Сотник Шкляров, шановная пани.

      Анджей не улыбнулся.

      – Сотник – это поручик?

      Бывший прапорщик, ныне сотник покачал указательным пальцем.

      – Это при московском царе псевдоказачьи сотники были поручиками. Украинские сотники – капитаны. По-польски – майоры.

      Ася поморщилась. Что за жаргон? «При московском царе». Стало быть, это не выдумки газетчиков, будто «украинцы» Петлюры играют в куклы времен Мазепы и Августа Сильного?

      – Растете, – резюмировал Анджей.

      На секунду, всего лишь на одну, голос сотника сделался ледяным.

      – Кое-кого перерос, господин штабс-капитан.

      Анджей не отреагировал. Ну и славно, подумала Ася, ощущая всё большее беспокойство.

      Сотник не уходил. Что-то говорил, о чем-то спрашивал. Анджей отвечал по большей части односложно: «да», «нет», «хм». Тем не менее