Двадцатый год. Книга первая. Виктор Костевич

успели вцепиться Косте в рукава, и Гранд-Аман, довольный ярким неологизмом, «окацапливаться», убрался в коридор неповрежденным.

      – Ерошенко, прошу, – взмолился Зенькович, – не надо сбрасывать товарища Коханчика с поезда. Мы доедем до Киева и больше эту морду никогда не увидим.

      Константин остыл и устыдился. Однако преисполнился решимости вышвырнуть в окно несчастную брошюрку.

      – Во-первых, государственный язык как таковой отменили год назад, а во-вторых…

      Он так и не сумел подобрать аргумента «во-вторых». Как и выбрать подходящий момент, чтобы избавиться от бедной книжки. Опыт бросания мусора в окно отсутствовал у фендрика начисто. В конце концов Барбара отняла бесившую его брошюру и присела с ней на край дивана.

      – Приятного чтения, – пожелал ей Ерошенко и удалился в коридор. Зенькович на всякий случай направился следом – вдруг Коханчик еще в вагоне. Бася, вздохнув, заглянула в предисловие.

      Само собой, предисловие было чудовищным – как половина всего, что печаталось вокруг, по всякую сторону фронта. Уже в первом абзаце неведомый автор провозглашал: знание языка есть первый шаг к полной украинизации сознания (благодаренье богу, не увидел Костя). Затем три страницы кряду он бичевал Романовых, запрещавших украинский язык, поносил южнорусское (в кавычках) дворянство, не защищавшее украинский язык, клеймил южнорусскую (в кавычках) интеллигенцию, пренебрегавшую украинским языком – за исключением редких светочей, истинных и подлинных украинцев. После лапидарного прославления революции, отворившей национальной идее путь к трудовому народу, и беглого, скороговоркой, осуждения националистов, заведших идею в тупик, следовал уверенный прогноз: в ближайшие десять лет всё украинство от Карпат и до Кавказа, а также в Сибири и на Тихом океане заговорит на родном, наконец-то выученном языке. Попутно читателю объяснялось, что следует произносить не «укрáинский», а «украи́нский». (Барбара, кстати, так и говорила – как любой поляк. Что же до Кости… Хм, от него она подобных слов не слышала.)

      Бася вздохнула и нырнула в грамматику. Та оказалась интереснее. Еще в предисловии автор обещал, что украинский язык почти не знает исключений; при беглом просмотре это подтверждалось.

      – В мове доктора Эсперанто тоже не бывает исключений, – ухмыльнулся вернувшийся из коридора Костя. – Знаешь, почему?

      – Знаю, – насупилась Барбара.

      Зенькович, полистав брошюрку, заметил:

      – По сравнению с тем, что объявляют белорусским языком, вполне пристойно. Знаете, Бася, субъект, придумавший белорусское правописание, был крайне низкого мнения об умственных способностях жителей Северо-Западного края.

      – А когда поляки были о русских высокого мнения? – опрометчиво заметил Ерошенко и тут же схлопотал брошюркой по голове.

      Словом, у Баси появилось развлечение: склонения, спряжения и вирши. На следующий день смягчившийся Ерошенко пару разу поправил ей произношение, а на третий даже спел балладу про гетмана Сагайдачного.