Двадцатый год. Книга первая. Виктор Костевич

еще один мужчина, из тех двоих, что приглянулись Басе, – а театр вы тоже не любите? Живопись? Литературу?

      – Люблю, конечно. Именно поэтому…

      Генералов мрачно наполнил стопку. Среднего возраста девушка погладила его по рукаву.

      – Тогда зайдем с другого бока, – предложил мужчина. – Вам не нравится кино, но чем он9 хуже театра?

      Бася не ответила: сравненье представлялось невозможным. Ерошенко обиженно молчал, и это волновало больше.

      – Так вот, товарищ Котвицкая, я обещаю… – Мужчина торжественно встал. – Скоро мы будем не хуже театра. Актеры начнут играть. Режиссеры – режиссировать. Появятся звук, цвет.

      Третий мужчина, до сих пор молчавший, авторитетно подтвердил:

      – Технически вполне осуществимо.

      Бася попробовала защищаться. Сознавая, что уже городит чушь.

      – Но тогда это будет не кино.

      – А зачем вам кино, который вам не нравится? – заговорил усатый. – Это будет другой кино, специально для вас, Барбары Котвицкой. Мы соединим в нем лучшее от театра и кинематографа, от живописи, музыки. Позвольте представиться, Аркадий Зенькович, оператор.

      – Очень приятно, – слегка привстала Бася. Усатый был довольно милым и, если приглядеться, не таким уж немолодым. – Однако судя по нынешним лентам, на это уйдет лет двести.

      – Максимум десять, – буркнул Ерошенко. Наконец-то. Очнулся.

      Бася незаметно взяла его за руку. Безумно захотелось сказать хоть что-нибудь хорошее, безусловно приятное для всех.

      – Товарищи синеасты, а можно мне быть честной до конца?

      – Будьте, – мрачно разрешил Генералов.

      – Так вот… – Бася с удовольствием отметила, что молоденькая, вернувшись, буравит ее ненавидящим взором. – Когда я бываю в кинематографе, я просто смотреть не могу на эти движущиеся картинки. При смене кадров – я правильно говорю? – экран почему-то дергается. У меня болят глаза и всё в мозгах переворачивается

      Генералов гневно зыркнул на Ерошенко, словно не Бася позволила себе ересь, а он, Ерошенко, начинающий помощник киносъемщика.

      – Барышне хочется, чтобы всё было гладенько и плавненько.

      Бася улыбнулась.

      – И понятненько. И интересненько. Не только содержательно, но и по форме. Без формы, товарищ режиссер, искусства не бывает.

      Последние слова она произнесла весьма авторитетно, словно явилась в Космодамианский представителем Наркомпроса, лично уполномоченным Анатолием Васильевичем истолковать кинематографистам назначение и принципы искусств.

      * * *

      – Отчего он так зол на этого Кулеша? – спросила Бася, когда они с Ерошенко выходили из парадного в темный и пустынный переулок.

      – Кулешова, – поправил Ерошенко. – Леве двадцать, он известен, постоянно экспериментирует, имеет учеников. А Генералову тридцать три.

      – Я не знаю ни того, ни другого. Хотя нет. Генералова уже знаю. Он не передумает взять меня в экспедицию?

      – Что вы, Бася, люди необходимы. Я провожу

9

Это не опечатка, а факт языка того времени.