Нигилист-невидимка. Юрий Гаврюченков

больших дел, и оставалось загадкой, как его не повязали ранее.

      – Платон, спускай дев и зови Порфирия Петровича, – распорядился Анненский. – Будем производить обыск.

      Дом проснулся. Хлопали двери, на лестнице мелькал свет. Вахмистр с городовым свели проституток. Сделалось едва ли свободнее, но в комнатушке стало можно протолкнуться. В двери сунулась всклокоченная квартирная хозяйка, ей заступил дорогу околоточный, вышел на площадку.

      Голый задержанный скрючился на краю постели со скованными за спиной руками. За ним громоздилось сбитое одеяло без пододеяльника, драное, с торчащими лохмами и ватой, пропитанной нечистотами, в тусклом свете принявшей чернильный оттенок. Костлявый, но жилистый, Раскольников был бы в костюме весьма хорош собою. Тёмнорусый, с прекрасными тёмными глазами, тонкими чертами лица, на котором мелькала глубокая задумчивость, быстро сгоняемая гримасой ожесточения, он не выглядел душегубом при своей почти женской красоте. Но было в нём нечто глубоко порочное, вызывающее неосознанный испуг и отторжение у случайного зрителя, а для охранителя служащее мгновенным опознавательным знаком, что человек этот от рождения принадлежит к криминальной скверне общества и весьма опасен.

      – Похоже, зря мы ездили, – глядя на него, постановил Анненский. – Взяли чёрта с фальшивым паспортом. Судя по грубой работе, сам и нарисовал.

      – Чё ты гонишь? Я, в натуре, Раскольников, – вскинулся сидящий на софе. – Баранки сними, гнида, я тебе мигом чичи протараню. Полезли семеро на одного, псы. Да я вас всех на каркалыге вертел, помоешники.

      И заругался сипло, размеренно и тоскливо.

      «Un tel langage ne s’ecrit pas. On le chuchote la nuit a 1’oreille, d’une voix rauque[5]”, – Анненский мысленно улыбнулся, но на лице его в то же время проступило крайнее пренебрежение.

      – Не мурчи, фраерам не положено. Ты – порчак, – словно выплюнул сыщик. – Фраер порченный, а не вор, – сквозь губу цедил Александр Павлович. – Твой фарт – тиснуть с чердака прачкины лантухи. Не лепи горбатого, ваня, какой ты Раскольник? Ты крадун и звать тебя Чердачник.

      – Я – Радиан! – как о чём-то само собой разумеющемся заявил преступник.

      – А в паспорте написано, – жандарм демонстративно поднёс к глазам бумажку. – Роман Родионович.

      – Ра-дионович, – с расстановкой поправил задержанный. – А в паспорте, то контора описалась, много они понимают, дятлы таёжные.

      – Радиан? – дребезжащий голосок мэтра уголовного розыска заставил всех стихнуть и обернуться. – Ты убил учителя Василеостровской гимназии концентрированным раствором циркуля…

      Порфирий Петрович произнёс с непонятной интонацией, не кончив фразы, словно бы не спрашивая подозреваемого, а признавая виновного, но Раскольников сразу кивнул.

      Старенький следователь опёрся о притолоку, перешагнул через порог, подошёл близко к задержанному, нацепил на нос пенсне, всмотрелся.

      – Ах, как на батюшку похож, боже мой. Не обознаться, настоящий потомок.

      – А

5

На этом языке не пишут. Лишь шепчут ночью в ухо хриплым голосом, (франц.)