Темные аллеи. Окаянные дни. Иван Бунин

уж давно, с самой весны. Да что все расспрашивать! Дайте лучше папиросочку. У вас, верно, очень хорошие, ишь какой на вас клош и шляпа!

      – Дам, когда придем. На морозе вредно курить.

      – Ну, как хочете, а мы завсегда на морозе курим, и ничего. Вот Анели вредно, у ней чахотка… А отчего вы бритый? Он тоже был бритый…

      – Это ты все про шулера? Однако запомнился он тебе!

      – Я его до сих пор помню. У него тоже чахотка, а курит ужас как. Глаза горят, губы сухие, грудь провалилась, щеки провалились, темные…

      – А кисти волосатые, страшные…

      – Правда, правда! Ай вы его знаете?

      – Ну вот, откуда же я могу его знать!

      – Потом он в Киев уехал. Я его на Брянский вокзал ходила провожать, а он и не знал, что приду. Пришла, а поезд уж пошел. Побежала за вагонами, а он как раз из окошка высунулся, увидал меня, замахал рукой, стал кричать, что скоро опять приедет и киевского сухого варенья мне привезет.

      – И не приехал?

      – Нет, его, верно, поймали.

      – А откуда же ты узнала, что он шулер?

      – Он сам сказал. Напился портвейну, стал грустный и сказал. Я, говорит, шулер, все равно что вор, да что же делать, волка ноги кормят… А вы, может, актер?

      – Вроде этого. Ну, пришли…

      За входной дверью горела над конторкой маленькая лампочка, никого не было. На доске на стене висели ключи от номеров. Когда он снял свой, она зашептала:

      – Как же это вы оставляете? Обворуют!

      Он посмотрел на нее, все больше веселея:

      – Обворуют – в Сибирь пойдут. Но что за прелесть мордашка у тебя!

      Она смутилась:

      – Все смеетесь… Пойдемте за-ради Бога скорей, ведь все-таки это не дозволяется водить к себе так поздно…

      – Ничего, не бойся, я тебя под кровать спрячу. Сколько тебе лет? Восемнадцать?

      – Чудной вы! Все знаете! Восемнадцатый.

      Поднялись по крутой лестнице, по истертому коврику, повернули в узкий, слабо освещенный, очень душный коридор, он остановился, всовывая ключ в дверь, она поднялась на цыпочки и посмотрела, какой номер:

      – Пятый! А он стоял в пятнадцатом в третьем этаже…

      – Если ты мне про него еще хоть слово скажешь, я тебя убью.

      Губы у нее сморщились довольной улыбкой, она, слегка покачиваясь, вошла в прихожую освещенного номера, на ходу расстегивая пальтецо с каракулевым воротничком:

      – А вы ушли и забыли свет погасить…

      – Не беда. Где у тебя носовой платочек?

      – На что вам?

      – Раскраснелась, а все-таки нос озяб…

      Она поняла, поспешно вынула из муфты комочек платка, утерлась. Он поцеловал ее холодную щечку и потрепал по спине. Она сняла шапочку, тряхнула волосами и стоя стала стягивать с ноги ботик. Ботик не поддавался, она, сделав усилие, чуть не упала, схватилась за его плечо и звонко засмеялась:

      – Ой, чуть не полетела!

      Он снял пальтецо с ее черного платьица, пахнущего материей и теплым телом, легонько толкнул ее в номер, к дивану:

      – Сядь и давай ногу.

      – Да нет, я сама…

      – Сядь, тебе говорят.

      Она села и протянула правую