Темные аллеи. Окаянные дни. Иван Бунин

чернота неба в тихо плывущих облаках, везде белых, а возле высокой луны голубых. Приглядишься – не облака плывут – луна плывет, и близ нее, вместе с ней, льется золотая слеза звезды: луна плавно уходит в высоту, которой нет дна, и уносит с собой все выше и выше звезду.

      Она боком сидит на подоконнике раскрытого окна и, отклонив голову, смотрит вверх – голова у нее немного кружится от движения неба. Он стоит у ее колен.

      – Какой это цвет? Не могу определить! А вы, Толя, можете?

      – Цвет чего, Киса?

      – Не зовите меня так, я уж тысячу раз говорила вам…

      – Слушаю-с, Ксения Андреевна.

      – Я говорю про это небо среди облаков. Какой дивный цвет! И страшный и дивный. Вот уж правда небесный, на земле таких нет. Смарагд какой-то.

      – Раз он в небе, так, конечно, небесный. Только почему смарагд? И что такое смарагд? Я его в жизни никогда не видал. Вам просто это слово нравится.

      – Да. Ну, я не знаю, – может, не смарагд, а яхонт… Только  такой, что, верно, только в раю бывает. И когда вот так смотришь на все это, как же не верить, что есть рай, ангелы, Божий престол…

      – И золотые груши на вербе…

      – Какой вы испорченный, Толя. Правду говорит Марья Сергеевна, что самая дурная девушка все-таки лучше всякого молодого человека.

      – Сама истина глаголет ее устами, Киса.

      Платьице на ней ситцевое, рябенькое, башмаки дешевые; икры и колени полные, девичьи, круглая головка с небольшой косой вокруг нее так мило откинута назад… Он кладет руку на ее колено, другой обнимает ее за плечи и полушутя целует в приоткрытые губы. Она тихо освобождается, снимает его руку с колена.

      – Что такое? Мы обиделись?

      Она прижимается затылком к косяку окна, и он видит, что она, прикусив губу, удерживает слезы.

      – Да в чем дело?

      – Ах, оставьте меня…

      – Да что случилось?

      Она шепчет:

      – Ничего…

      И, соскочив с подоконника, убегает.

      Он пожимает плечами:

      – Глупа до святости!

3 октября 1940

      Гость

      Гость позвонил раз, другой – за дверью тихо, никакого ответа. Нажал кнопку еще, звоня долго, настойчиво, требовательно, – послышались тяжело бегущие шаги – и отворила и с недоумением смотрит невысокая, плотная, как рыба, девка, вся пахнущая чадом кухни: мутные волосы, в толстых ушных мочках дешевые сережки с бирюзой, чухонское лицо в рыжих веснушках, налитые сизой кровью и точно масленые руки. Гость быстро, сердито и весело напал на нее:

      – Что ж ты не отворяешь? Спала, что ли?

      – Никак нет, с кухни ничего не слышно, очень плита шумит, – ответила она, продолжая растерянно глядеть на него: он худ, смугл, зубаст, в черной жесткой бородке, с пронзительными глазами; на руке серое пальто на шелковой подкладке, серая шляпа сдвинута со лба.

      – Знаем мы вашу кухню! Верно, у тебя пожарный кум сидит?

      – Никак нет…

      – Ну то-то же, смотри у меня!

      Говоря, он быстро взглянул из прихожей в освещенную солнцем гостиную с гранатовыми бархатными