Осколки потерянной памяти. Александр Вин

других отстали от нас, о чём-то дружно хохотали, лишь изредка громко призывая нас не потеряться. С каждым шагом, с каждым мгновением прикосновения тёплой руки из меня уходило всё не моё, я чувствовал, как мне становится легко говорить и находить точные слова, как освобождаюсь от привычных, но, оказывается, чужих интонаций, понимаю, что именно сейчас мне нужно быть самим собой. Я спешил говорить, сбивался, размышлял вслух. Хотелось видеть, что Наташа меня понимает. Уже не смущаясь, я жадно и требовательно заглядывал в её глаза, искал в коротких ответных словах удивление собою. И, не умея больше откладывать встречу с близкой вокзальной суетой, неуверенно спросил:

      – Скажи, на кого я похож?

      Услыхал через короткий смешок.

      – На клоуна.

      Сразу же тревожно улыбнулась, тронула моё плечо.

      – Не обижайся, прошу тебя. Я…

      Ослепило и жгло.

      «За что?!»

      Наташа тоже волновалась. Дышала по очереди на свои ладошки, что-то ещё поспешно говорила и, как мне казалось, ждала прощения.

      – Надо идти…

      …. В короткой неловкости расставания я видел и запомнил печальное нежное лицо за пылью вагонного стекла, стремительные рывки чёрных стрелок на круглых вокзальных часах. Я чувствовал, что смотрю на неё, стиснув зубы. Часы торопили, я трудно решался, потом схватил приятеля, быстро потащил его к подземному переходу.

      Наташа отвела взгляд от окна, сказала что-то короткое в ответ на чей-то вопрос из глубины вагона, устало поправила чёрный платок…

      … После сумасшедшего бега от железнодорожных касс до перрона я задыхался.

      – Вот…, мы едем с вами! В ваш город, в одном вагоне. Вы разрешите?

      Я не ждал никакого другого ответа, кроме восхищённого согласия, с торжеством улыбался, приятель скучал позади меня, в проёме двери купе, недовольно рассматривая свои форменные перчатки.

      – Нет.

      Почему она тогда так испугалась?

      – Уходи. Уходи, прошу тебя, не надо…

      Поезд тронулся, и мы с приятелем, выбрав медленный момент, прыгали на пыльную насыпь уже на самой окраине города.

      В глухом сумраке тамбура Наташа протянула мне спешно оторванную бумажную полоску с адресом и прошептала:

      – Ты наверно не приедешь…

      … Я искал. Быть может именно тогда я и понял, что наивность и упрямство, соединившись, имеют право называться любовью.

      Адрес сохранился только наполовину: «…27-4, Наталья Маро…

      … Я часто, как только мог, приезжал в её город, каждый раз с жадностью узнавая очередные кварталы, беспокоил многих незнакомых людей, с надеждой вслушивался в голоса, оборачивался на такой же удивительный смех.

      В те юные времена, в недолгие свои отпуска, точно и рискованно рассчитывая пересадки на дальних вокзалах, я врывался на несколько часов в город Наташи, бродил по улицам, трепал толстые телефонные книги, с отчаянием спрашивал о ней добрых прохожих…

      Ошибаясь все эти годы, я останавливал