Осколки потерянной памяти. Александр Вин

из ковшика ему на голову.

      Большой милиционер снял фуражку, задумчиво, с заметным звуком, почесал пальцем себе макушку. В сильных размышлениях повернулся было на каблуках вправо, влево, сделал даже два неуверенных шага к печке. Но тут же остановился, словно что-то внезапно вспомнив, и ринулся к двери. Вытянул руки вверх, пошарил ими, обеими, одновременно, по-над верхним косяком, застыл недоумённым движением, ещё сунулся туда же, но уже глубже, сильными ладонями…

      – Тащи стул, чего стоишь! Топор у кого-нибудь есть?!

      Затрещал косяк, когда большой милиционер, взгромоздившись прямо в грязных сапогах на чистый стул, принялся отдирать топором дверную доску от стены.

      – Нет… И здесь нет. А где же?..

      С той минуты, как его разбудили внезапным шумом, Глебка стоял на коленках у занавески. Молчаливые слёзы и прозрачные сопли непобеждённой вовремя болезни смешивались на его щеках, на подбородке, ещё сильно щипало под глазами, но он продолжал неотрывно смотреть на происходящее в комнате.

      Не в силах понять сложность ситуации, большой милиционер, отдуваясь, сел на стул, принялся вытирать крупную голову носовым платком.

      – Ну что? Обещал же ведь, что всё нормально будет… Как же так случилось-то, любезный? Недоработочка, что ли?

      Большой вскочил, с шумом отодвинул стул.

      – Никак нет! Всё было готово! Не понимаю… Всё ведь перерыли. И эти ведь были все на работе…

      Чёрный человек с укоризной качнул шляпой.

      – Ну, ну… Посмотрим, разберёмся. За вещдоки ответишь по всей строгости, под свою же ответственность брал.

      Нечаянно шевельнулась занавеска под руками Глебки.

      Большой милиционер посмотрел ему прямо в глаза, улыбнулся, поманил пальцем.

      – Оставь ребёнка, гад! Мужика, сволочи, изуродовали, теперь за мальчишку принялись! Чем хоть ребёнок-то вам не потрафил?!

      Мама первой бросилась к Глебке, размахом отдёрнула занавеску, схватила его в охапку.

      – Смотрите, как испугали-то! Насмерть ведь! Сколько годов рос ведь парень, ни разу в жизни под себя не ходил, а тут, смотрите, батюшки родные, обмочился…

      Растрёпанная, всё ещё в толстом платке на плечах, мама голосила, прижимая его к себе, застывшего от стыда и молчаливого.

      – Ищите чего где хотите, везде, всё коробьте, а сына я вам не отдам!

      Глебка ровно, как столбик, встал около мамы на пол, в носках, в мокрых между стиснутых ног синих ситцевых шароварах.

      Большой милиционер недоверчиво освободил подол его фланелевой рубашонки, умело вздёрнул руки Глебке вверх, провёл под ними ладонями.

      Чёрный, в шляпе, кашлянул, брезгливо поморщился, стараясь не глядеть в их сторону.

      – Ладно, ладно, без истерик только тут мне… Понимаете же, сегодня не прежние времена. Справимся и так. Соседей вон к окнам сколько понабежало…

      К темноте милиционеры управились.

      Кровати, и мамину с отцом, и ту, на которой с самого детства спал Глебка, они переворачивали несколько раз, пододеяльники разорвали, вата из подушек серыми грудами валялась на голых полосатых матрацах.

      Большой