Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар. Александр Гельман

с базара,

      торговал душой,

      слава богу,

      не всю купили,

      не совсем будет стыдно

      лежать в могиле.

      «О, старость – молодость мудрости…»

      О, старость – молодость мудрости,

      яркость последних мыслей,

      не скованных страхом жизни.

      Людмиле Петрушевской

      Люся, а известно ли тебе,

      что однажды, году в семьдесят восьмом

      или семьдесят девятом,

      я и Виктор Сергеевич Розов,

      точнее, Виктор Сергеевич Розов и я,

      это была его инициатива,

      которую я поддержал,

      мы пошли к министру культуры Демичеву

      постоять за тебя горой.

      При этом, правда,

      мы заранее не объявили цель нашей встречи,

      Розов попросил помощника министра передать

      министру,

      что мы хотели бы встретиться,

      обсудить проблемы современной драматургии.

      Министр согласился нас принять.

      Груди наши были полны решимости,

      нас провели в просторный кабинет,

      предложили чай,

      мы от чая отказались,

      но чай нам все равно принесли.

      Сначала Розов подробно, внушительно

      объяснял министру, какая ты и твои пьесы

      подлинная ценность для культуры СССР,

      «Придет время, – сказал он, – когда нас

                                             с Гельманом забудут,

      а Петрушевскую будут помнить, и помнить, и помнить».

      «Это смешно и глупо, – сказал я после Розова, —

      во всех театрах СССР ее пьесы читают, знают,

      а министерство запрещает. Смешно!»

      Розов играл мудреца,

      я – несдержанного.

      Демичев не смеялся,

      уши у него покраснели от напряжения,

      на лице его была написана большая досада,

                                              большое сожаление,

      обида, что дал себя обмануть,

      обещали о проблемах,

      а говорят о Петрушевской какой-то.

      Он твоих пьес не читал,

      но фамилию слышал

      и знал, что «это не надо»,

      кто первым сказал «это не надо»,

      он не знал,

      но у него было правило:

      самому первым ничего не читать,

      запрещенное другими не разрешать.

      Он сказал: «Мы подумаем»,

      Розов был настойчив:

      «Мы можем передать автору,

      что ее пьесы будут разрешены?»

      Демичев повторил: «Мы подумаем».

      Я сразу понял, что это плохое «мы подумаем»,

      у них случались и неплохие «мы подумаем»,

      но это было очень плохое «мы подумаем».

      Оно ничего не обещало, ноль.

      Но Виктор Сергеевич, я это видел,

      все же надеялся на это «мы подумаем».

      Он решил еще раз перед уходом

      объяснить министру культуры СССР,

      почему Петрушевскую запрещать не надо, даже нельзя.

      Демичев еще раз повторил

      свое плохое «мы подумаем».

      Мы покинули просторный кабинет,

      на улице Розов сказал негромко:

      «Все-таки сволочи»,

      я