Магнитофонного дерева хозяйка. Часть I дилогии. Янга Акулова

по сторонам, в надежде обнаружить источник звука. Будто найдя его, можно было уже не удивляться.

      – Да, музыка здесь вообще ничего, но чтобы Нил Янг из культового фильма!

      Посреди сетевого приёма пищи – это уже переборчик, Вдова Клико в жестяной кружке, – заметил живой светофор.

      Я медленно опустилась на стул. Кому-то здесь, кроме меня, известно имя этого сверх-гитариста! Не наглость ли?

      – А что ты имеешь против Нила Янга? – спросила я.

      – Да ничего! То есть, имею, совсем наоборот… Я даже пробовал играть этот ход. Пэу – пэу – па-ам, – пропел он, вцепляясь в воображаемый гриф.

      – Ты что, музыкант?

      – Нет, я не музыкант. Хотя и был когда-то администратором группы. Профессия? Сразу говорю: не мучайся и даже не пытайся – без мазы, – заявил он, и уголки губ провисли вниз от горечи.

      Что за «маза» ещё такая? В моём тезаурусе не значилась.

      – А с Джимом, с Джармушем, между прочим, пили как-то, пиво, эль по-ихнему. В Шотландии. В городишке одном… не выговоришь. Только, когда пили, я не знал, что это он. Мне потом только сказали. А то бы я ему выдал, конечно: «Мертвец» живее всех живых! Уга? – с набитым ртом, как какой-нибудь варвар средневековья, пробубнил собеседник.

      – Ага. Сказал бы просто – ты и есть сам Джим Джармуш, чего скромничать?

      – Да нет, не похож совсем. Он забавный такой, губки бантиком. Восьмиклассница, а не режиссер. А я вот про любого могу угадать – запросто. Даже не интересно. Хотя с тобой… С тобой теперь… Пока неясно. Ты и сама еще не знаешь.

      – Чего я не знаю? – и посерёдке заныло, впервые после вчерашнего, отголоском того вонзания.

      Ответ он искал за окном на улице, на потолке, в своей тарелке. Один раз глянул и на меня – вскользь. Скользить – это его специализация. Скользить и усмехаться.

      – Ничего. Раз неясно, то всё ещё и обойдётся. Да и не это главное. Главное, чем ты должна стать – должна и можешь – тут уж сама, безо всяких.

      И ну втыкать бархатные иглы. К счастью, я была не единственной их мишенью. В основном взгляд поедавшего свой ужин находился в свободном и совершено бестолковом плавании – по сторонам: правее, левее, поверх – минуя меня, то ли из опаски, то ли по небрежности.

      – Слушай, я вообще цыган и разных этих «что было, что будет» обхожу за километр.

      – Да я ещё хуже цыган. Это в маске ещё ничего. А под ней – я несносен, неприятен, ужасен, никто меня не выносит больше пяти минут. Особенно на голодный желудок, – и лыбится по-дурацки, наиграно.

      И зачем, вообще, так улыбаться?

      – А ты что, всегда так – наберёшь еды и сидишь, медитируешь? – продолжал он притворно-приторно ухмыляться.

      Из ехидства, а не из воды, состоит он на восемьдесят процентов.

      – Да я так… Зашла погреться… у моря. Плохо топят дома.

      – А я вот ем раз в день, так что…

      – Заметно… Нет, всё же почему именно она, эта мелодия. Может… это музыка с дерева?

      Он перестал жевать.

      – Скажи спасибо, что я тут сижу, а не кто-нибудь… Музыка с дерева!