Из вечности, через зависть, к бесконечности. Александр Комиссаров

но сделать ни чего не могла.

      Часто укрывшись в каком ни будь уединённом месте, она прижимала его худенькое тельце к своё груди, целовала его в лицо, голову , плечи, плакала и причитала,– Не пожалел ты меня Господи, за что наказал так?

      Почему такими метками пометил сыночка моего родненького?

      А я люблю тебя рыжик мой, больше жизни моей, люблю!

      Родненькая кровиночка ты моя!

      Золотиночка , ты, сиротиночка!

      И мягкие губы её, омоченные слезами , ласково прикасались к его лицу.

      И было это так приятно и мило.

      Сердце сжималось его от печали и сострадания и к себе, и к маме.

      А любовь безмерная к ней, хватала за горло и начинала душить, в бессильной немощи.

      Убегу, убегу из дома,– думал он, ,– буду бродить по земле, питаться акридами и диким медом, а если поможет Бог, буду работать, носить воду, копать землю, если повезёт устроюсь в ученики к ремесленнику, или прибьюсь к рыбаком на Великом море, заработаю денег и будет у меня другая жизнь, другой дом, любимая жена и детей своих я буду любить, и не буду бить ни когда!

      Эй, Иуда, что, опять тебя побили дома? – долетел до него голос Савла, соседского мальчишки, когда он выходил через ворота, за городскую стену.

      Он ничего не ответил, только престал плакать и стенать , утер слёзы и кровь с лица рукавом рубахи и не глядя в сторону знакомого, продолжал идти намеченным путём.

      Чего молчишь ? – догнав его, спросил Савл, – стараясь заглянуть ему в лицо.

      На речку идёшь?

      На ручку,… – нехотя ответил Иуда.

      А я иду на гору, там меж камней, мы с ребятами собрались играть в сирийцев и римлян, приходи и ты.

      Там много ребят собирается, что живут по соседству с нами и на дальних улицах.

      Это мой меч, я им буду драться! – показал Савл, Иуде, до бела обточенную и заострённую палку.

      А вот щит!,– и он вытащил из за спины старое днище корзинки из ивовых прутьев, с привязанной верёвкой, что бы можно было держать его.

      Меня ни кто не звал.

      Так я тебя зову, приходи.

      Может приду, вот только умоюсь.

      Только… , я знаю, – Иуда запнулся на полуслове, а потом поразмыслив, через мгновение продолжил, – вы ведь опять меня отправите сражаться на стороне сирийцев, с самыми слабыми и глупыми ребятами?

      Ну, я не знаю, это не я решаю, за кого тебе сражаться, но ты всё равно приходи.

      Ещё какое то время , они молча шли плечо к плечу, но дорога расходилась в разные стороны, Иуде надо было спуститься к реке, а Савлу подняться выше , в горку, к оврагу.

      Вода была свежа и прохладна после ночи.

      Иуда снял с себя испачканную рубаху и прямо в штанах зашёл по пояс в воду.

      Он начал неистово болтать ею в мутноватом течении, вымывая из её волокон, гряз, пыль, кровь, пот.

      Он то и дело вытаскивал её из воды и ею же обмывал своё худенькое тело, лицо, голову.

      После купания он сел в тени этрогового дерева, расстелив рубаху под лучами горячего солнца.

      Вода и одиночество сделали своё дело, они успокоили душу мальчика, приведя мысли и дух