Преданные богам(и). Катерина Мелех

Червы к концу его речи затрещала голова. Словоблудов и пустобрехов она тоже не уважала. Но с опасениями циркача была согласная, проверить следовало.

      Гармала дернул ухом и вскинул рыжие брови:

      – Я тебя знаю?

      Скоморох надулся, показал слепому волкодаву язык и, кривляясь, кренделями упер руки в боки.

      – А кто ж меня не знает? Я ж Коленца, циркач и столичный вестник!

      Это он? Черва изумленно приподняла брови. Знаменитый даже в их глухомани лицедей, акробат, жонглер, факир и фокусник представлялся ей… не таким сопливым. Тот перевел нетерпеливый взгляд завораживающих золотисто-карих глаз, опушенных густыми темными ресницами, с опричницы на волкодава, погруженных каждый в свои мысли. Запрыгал с ноги на ногу и вопросил невинно:

      – Ждем морковкиного заговенья?

      Черва поджала губы, вскинула подбородок и снисходительно кивнула:

      – Веди!

      Но волкодав вдруг дернулся, обернулся, взметнув полы черного плаща, угрожающе выставил посох с шипами и глухо зарычал, поднимая верхнюю губу.

      Черва с Ганькой тревожно переглянулись и, не сговариваясь вооружились. Сами они опасности не чуяли, но, ясное дело, волкодав не стал бы дергаться по пустякам.

      Черва стянула рукавицы, достала из-за спины лук, проверила пояс с метательными ножами, засапожники, пузырьки с ядом, пересчитала стрелы и покосилась на скомороха.

      Ганька скинул кафтан, оставшись в портах да рубахе. Мороз пробрал до костей, но сдавалось ему, вскоре станет жарко. Из мешка за спиной со скарбом для выступлений вытащил кистени и бутыль самогона. Присосался к ней, набрал сивухи в рот (глотнув чуток для смелости) и плюнул на шипастые гири, пристегнутые к рукоятям цепями. Ловко махнул оружием над головой, собирая сивушными гирями пламя с ближайшего факела на перекрестке и раскрутил их сплошными огненными кольцами.

      Черва не могла не признать его мастерство владения непростым оружием. Убедившись, что мальчишка сможет за себя постоять, прыгнула на бочку, подтянулась на стрехе и забралась на крышу, заняв удобную позицию для стрельбы. Прищурилась, вглядываясь вдаль рысьими глазами, и прислушалась.

      Шерсть на загривке рыси вдруг встала дыбом, а уши и хвост поджались. Звериное чутье нашептывало о грядущей опасности, но Черва никак не могла определить, откуда та придет.

      А потом сквозь музыку и смех с главной площади донесся медвежий рев. А следом крики и вой. По позвоночнику у Червы поползли ледяные мурашки, вороша волосы на темени, когда в распахнутые ворота крепостной стены с выселок вломилась обезумевшая толпа. Снося все на своем пути, как горная лавина.

      – Бей в колокол, циркач! – во всю мощь легких завопила Черва, вскакивая в стойку и вскидывая лук. – Бей в колокол!

      Ганька метнулся к звоннице на перекрестке, как ошпаренный. Он не понял, с чего опричница вдруг так страшно заорала, но в глазах у нее плескался такой животный ужас, что он нечаянно и сам заскулил. Воздух пронзил надрывный вопль колокола.

      – Пожар! – возопил Ганька