Приют гнева и снов. Карен Коулс

улыбаюсь и делаю вид, что мне приятно это слышать, хотя какая сейчас от этого польза?

      – Это я вам об этом сказала?

      – Да. Ты очень хорошо описываешь свой опыт. – Он возвращается к записям. – Но нам все еще предстоит узнать, что случилось с твоими братьями.

      Меня передергивает от боли.

      – Это вполне может быть ключом к вашей болезни. Как только мы справимся с этим, я гарантирую – вы будете здоровы и готовы к выписке.

      Он захлопывает книгу, будто ставит точку, будто дело уже сделано.

      – А что потом? Куда мне идти дальше?

      – Ну, я не вижу причины, по которой вы не могли бы вернуться к избранной профессии и научным исследованиям.

      – Вернуться к исследованиям?

      Мои глаза обращаются к окну, где закатное солнце нежно целует осенние листья. Какими же яркими красками внезапно вспыхнул мир, как много в нем стало света и надежды. Так значит, не все потеряно. Еще есть надежда на новое и лучшее будущее.

      Глава 11

      Я – ученый? Может ли это быть правдой? Интересно, какими знаниями я владела, какие эксперименты ставила. Наверняка их было много. Воспоминания о них должны храниться где-то в моей голове. Я вытаскиваю карандаш из рукава, достаю тетрадь из-под окна и открываю чистую страницу. Там были растения, микроскоп и…

      Ничего. Мою голову заполняют шум, бормотание и стоны, колокола и часы, там нет места растениям или латинским названиям, да и вообще ни для чего больше в ней места нет.

      Проходит около часа, а я записываю всего два слова: «боярышник» и «вода».

      Тик. Так. Часы отсчитывают секунды. Хотелось бы остановить этот маятник, но никто не говорит мне, где он. Они притворяются, что не слышат его, как и колокол. «Какие часы? – говорят они мне. – Какой колокол?» Все это делается, чтобы окончательно свести меня с ума. Однажды я найду эти часы и навсегда остановлю их.

      Постепенно проблеск надежды угасает. Нельзя позволить ему исчезнуть. Нет, я должна беречь его, как последний уголек в камине. Необходимо раздуть это пламя, вернуть его к жизни. Мне просто надо прочесть пару книг, чтобы вспомнить.

      Как же не терпится попасть в галерею, но я стараюсь скрыть это от персонала. Малейший проблеск волнения – и я обречена пускать слюни на любые книги, какие бы мне ни дал капеллан.

      Подбородок играет на пианино. У нее слишком толстые пальцы, поэтому вместо одной ноты она постоянно выдает две сразу. Это не имело бы большого значения, если бы она не ударяла по клавишам с такой силой, словно ненавидит их.

      А вот и священник, сидит за столом. Он видит, как я тороплюсь к нему, и съеживается, бедный. Неужели я внушаю такой ужас? Замедляю шаг и пытаюсь улыбнуться. Кажется, это сбивает его с толку. Он колеблется, глаза бегают туда-сюда, берет одну книгу за другой. Наконец он хватается за «Большие надежды», возможно, чтобы отбиваться ею от меня.

      – Не сегодня, спасибо.

      Его лицо сморщивается.

      – Мне хотелось бы взять что-нибудь по науке, если у вас есть такое, – говорю я.

      Он разглядывает меня сквозь очки.

      – По ботанике, если можно. – Кажется, это слово ему незнакомо. –