Майор Пронин против майора Роджерса. Лев Овалов

хорошо, – говорю. – Разрешите идти?

      – Получите путевку, – говорят, – и можете отправляться.

      Приехал в Петроград, явился в Чрезвычайную Комиссию, послали меня к товарищу Коврову.

      Расспросил Ковров меня – кто я и что я… Ну а что я тогда был? Мастеровой, солдат – вот и все мои звания. Исполнилось мне двадцать семь лет, царскую войну провел в окопах, на фронте вступил в партию большевиков, добровольцем пошел в Красную Армию, знаний никаких, человек не совсем грамотный, одним словом – не клад. Все, что умел делать, – винтовку в руках держать и стрелять без промаху.

      Значит, расспросил Ковров меня и говорит:

      – Отлично, товарищ Пронин, пошлем мы вас на разведывательную работу.

      Обрадовался я, думаю – на фронт пошлют, на передовые линии: в разведку я всегда охотно ходил.

      – Терпение у вас есть? – спрашивает Ковров.

      – Найдется, – отвечаю.

      – Вот и отлично, – повторяет Ковров. – Нате вам ордер от жилищного отдела, идите на Фонтанку, номер дома тут указан, и занимайте комнату.

      – Это зачем же? – спрашиваю.

      – А все за тем же, – усмехается Ковров. – Вселяйтесь и живите.

      – Ну а делать что? – спрашиваю.

      – А ничего, – смеется Ковров. – Живите, вот и вся ваша забота.

      Тут я рассердился.

      – Что вы, – говорю, – смеетесь надо мной, что ли? Меня к вам работать послали, а не отдыхать. Я и так два месяца в лазарете пробыл, хватит.

      – Нет, так не годится, товарищ Пронин, – отвечает Ковров, и даже переходит со мной в разговоре на “ты”. – А еще военный! Разная бывает работа. Иногда посидеть да помолчать бывает полезнее, чем стрелять и сражаться. Особняк, в который мы тебя посылаем, принадлежал Борецкой, важной петербургской барыне. Живет она в нем и сейчас. Были у нее и поместья, и деньги в банках, и я даже понять не могу, как она за границу не убежала. Или не успела, или понадеялась, что большевики долго не продержатся. Особняк ее национализирован, но дело в том, что в особняке Борецкой хранится замечательная коллекция фарфора. После войны устроим мы в ее особняке музей, будем для рабочих и крестьян посуду по этим образцам делать, а пока имеется у нее охранная грамота от Музейного управления, и числится Борецкая, так сказать, надзирательницей над фарфором.

      Слушаю я Коврова и ничего не понимаю.

      – Ну а я тут при чем?

      – Ты, – продолжает Ковров, – поселишься у нее. Квартира большая, авось найдется для тебя комната. Подозрителен нам ее дом, понимаешь? Давно за ним наблюдаем. Ни в чем она не замечена, не уличена, но… Надо, чтобы там свой человек поселился. Объясни ей, что, мол, ранен был, демобилизован, вышел в отставку, поправляюсь, живу на пенсию, вас беспокоить не буду…

      – А дальше?

      – Дальше ничего. Живи и живи. Из дому выходи пореже, со старухой не ссорься, а покажется что-нибудь подозрительным – приходи. Понятно?

      Понимать, конечно, особенно нечего