Брызги шампанского. Михаил Черненок

ноги лезете… Кыш-ш, проказницы!..

      Быстро одевшись, Голубев вышел на крыльцо и прищурился от яркого утреннего солнца.

      Посреди двора на круглой чугунной печке с короткой трубой тихонько дребезжал крышкой закипающий чайник. Старик осторожно поднял его и обернулся к Голубеву:

      – Выспался?.. Умывайся под рукомойником, да – к столу. Пожуем сваренную утку с хлебушком. Чайку, настоенного на шиповнике, с сахарком пошвыркаем.

      В конце завтрака, за чаем, Слава спросил старика:

      – Не слышали, не вернулся ночью в свой дворец Семен Максимович?

      Тот отрицательно повел головой:

      – Железные ворота не скрипели. Стало быть, еще не приехал домой Капелька. Москвичонка Богдана Куделькина тоже не слышно было.

      – А Упадышева с Замотаевым где можно разыскать?

      Егор Захарович посмотрел в окно. Усмехнувшись в седую бороду, сказал:

      – Вон, за усадьбой Ефима Одинеки, на лавочке возле Кешиной избы, закадычные дружки посиживают. Видать, соображают, где бы сподручнее опохмелиться.

      Голубев, обжигаясь, торопливо допил стакан душистого чая и, поблагодарив гостеприимного Егора Захаровича за плотный завтрак, направился к друзьям. Поздоровавшись с ними, присел на край лавочки и начал разговор с беспроигрышного вопроса:

      – Ну, как после вчерашнего, мужики?..

      – Я-то ничего, а Кеша набрался, – с неизменным прононсом ответил Замотаев.

      – Не преувеличивай, Гриня, – обидчиво возразил Упадышев. – По пути до дому ни разу не упал.

      – Зато качался, как ванька-встанька.

      – Это меня сват Ефима Иваныча накачал.

      – Бритоголовый? – уточнил Слава.

      – Ну, вылитый Фантомас. Но очень компанейский дядя. Не успеешь закусить, он уже следующую рюмаху наливает: «Будь здоров, Иннокентий!» Не уважить такого человека грешно. Приходилось пить второпях, на скорую руку.

      – Что правда, то правда, – поддержал Замотаев. – На третьей рюмке я поперхнулся, говорю: «Притормози, Василь Василич, могу с разбегу захлебнуться». Он сразу не в бровь, а в глаз: «Ты меня уважаешь, Григорий?» – «Уважаю». – «Тяни до дна!»

      – Василий Васильевич его зовут? – спросил Голубев.

      – Ну.

      – А фамилию свою он не говорил?

      – Говорил при знакомстве. Чё-то такое из одежного… Кажется, Пиджаков.

      Упадышев ехидно хохотнул:

      – Ох, Гриня, ты ляпнул, как в лужу дунул. Не Пиджаков, а Кафтанчиков.

      – Ты прав, с тебя – пол-литра, – вроде как отшутился Замотаев.

      – Про охоту разговора с ним не было? – снова задал вопрос Слава.

      – Хвалился Василь Василич, что на утренней зорьке с лету двух кряковых селезней срезал, – ответил Кеша.

      – Об убийстве Гусянова не рассказывали ему?

      Друзья растерянно переглянулись. Упадышев будто удивился:

      – Чё, нельзя было об этом говорить?

      – Можно. Я спрашиваю: рассказывали или нет?

      – Хотели подробно рассказать, но Ефим Одинека нас одернул: «Не