Кондратьев и Лёля. Александр Гриневский

не вертелся.

      На меня посмотрели, как на пустое место, и мимо прошли.

      Я вот помню… А его спросила – не помнит ничего.

      Нет, я тоже потом забыла. Вспомнила, когда второй раз увидела, лет через десять. Мне пятнадцать только исполнилось. Импрессионистами увлеклась. Читала про них, книги в библиотеке брала.

      Дружба между родителями стала сходить на нет, почти не общались. Но тут отец вспомнил, что у них библиотека хорошая – позвонил, выяснил, что есть какая-то серия про художников, договорился – и я поехала.

      Дверь открыл Стас. Днём дело было, один дома, уходить куда-то собирался. Я застыла. Молодой парень, да нет… уже мужчина. Волосы длинные, волнистые, лицо узкое. Джинсы на нём клешеные, рубашка, приталенная по тогдашней моде, расстегнута, на животе узлом завязана, длинные рукава с расстёгнутыми манжетами. Стоит в дверях, улыбается. У меня внизу живота заныло. В первый раз со мной такое случилось. Растерялась, ничего не соображаю.

      Что-то спрашивал. Отвечала. Книжки смотрела, отобрала что-то… Правда, потом выяснилось, что две из них читала. Я ж говорю, не соображала ничего. От него какой-то уверенностью веяло. Лёгкостью, весёлостью. Как будто из другого мира, не из моего – домашнего, школьного.

      Чай на кухне ещё пили… Тогда он и спросил:

      – Сколько ж тебе лет-то?

      – Пятнадцать.

      Я на него не глядела. В чашку уткнулась. А тут глаза подняла.

      Он улыбается, а смотрит жёстко, с прищуром.

      – Жаль, что ещё такая маленькая, – говорит.

      В окно ветви берёз лезли – еще голые, но почки уже набухли. Весна. Чуть-чуть подождать, и слизнёт прорвавшаяся из-под земли зелень грязь на газонах, солнце высушит тротуары, ветер будет заметать пыль вдоль бордюров. Вечером свет фонарей сквозь листву. Скорее бы! Лета, тепла хочется. Уехать…

      Ну что ты в окно уставилась? Посуду иди мой. Размечталась.

      Он ушёл полчаса назад, уже темнеть стало.

      Стою, смотрю, как струя течёт из крана. Посуда грязная на дне раковины. Выключила воду – не хочу мыть. Потом.

      В комнату. Постель распахнута, одеяло комом. На тумбочке круглый винный отпечаток от бокала. Чулок белый на полу съёжился. Где второй? Ага, вот он – между подушками.

      Всё убрать. Будто ничего и не было.

      Люблю ли я его? Нет, наверное, хотя могла бы. А он меня? Дело не в любви, в свободе. Он самец – красивый, уверенный в себе, мечта многих. И я могу быть с ним. Свободна от всего. Одна.

      Что ты на меня смотришь сверху? Да, могу!

      Колечко, которое нравится, от которого на цыпочки привстаёшь, купить могу? Позволено? Пускай ненужное, но дух от красоты захватывает – моё, хочу! Вот и здесь так же… И не завидуйте, дуры, у меня свобода есть: ни мужей, усталых и пьющих, ни детей – я могу получить то, что хочу! На вас не оглянусь…

      Что тебе ещё надо? Эй ты, смотрящая сверху?

      Все праздники похожи. Новый год. Елка. Наряжаешь. Огоньки. Ждёшь. Веселье, конфетти цветное на полу, хлопушки, мишура. Шампанское, маски дурацкие, танцы. Из гостей – домой, тёмными ночными улицами,