Последний остров. Василий Тишков

от вас овечку волокли. Это ж надо! Без мяса в ту зиму будешь, да?

      – А-а… – Мишка прищурился, сердито хмыкнул. – Рыбы насолить можно. Да еще што в огороде уродит…

      – Корова же у вас. И теленок. Вот и мясо.

      – Теленка на мясопоставку. Еще не хватит…

      – Ладно. Живы будем – хрен помрем. Днями забегу посмотреть на приезжую-то. Можно?

      – Заходи.

      И направились в разные стороны, всяк по своим делам: Жултайка до кузницы, ремонтировать свой будущий трактор «Фордзон», а молодой лесник прямиком через поле к лесу. Мишка втайне гордился дружбой с Хватковым и во многом хотел походить на него. Особенно нравилось ему, что умеет Жултайка быть на равных со взрослыми. И выдержке его завидовал, ведь в первый же месяц войны пропал без вести Жултайкин отец Ульжабай Хватков, лучший деревенский сапожник и песенник. До войны все модницы округи заказывали ему сафьяновые сапожки. И шил он их быстро, прямо на глазах у заказчиков, распевая казахские и русские песни. И вот нет теперь в Нечаевке сапожника и веселого песенника Ульжабая Хваткова. А прошлой весной надорвалась на мельнице и умерла Жултайкина мать. Живет теперь он один в небольшом домишке на другом конце села. Сам себе хозяин. Сам за все в ответе. А главное – не сломило горе упрямого Жултайку. Весел и независим он на людях. Упрямо верит – вернется отец с фронта. И еще одно его качество нравится Мишке Разгонову – скрытая за внешней грубоватостью доброта. Никогда не обидит Жултайка младшего, а коль с кем горе случится, последним куском поделиться рад.

      Невдалеке от Сон-озера Мишка встретился с председателем колхоза Парфеном Тунгусовым. Он уже год председательствует. Самый первый отвоевался. Где-то под Москвой его контузило. Когда Парфен чем-либо обижен или сердит на кого, розовеет у него шрам, пересекающий лицо с правого виска до левой скулы, и щека начинает подергиваться, будто бы улыбается он, а когда смеется, наоборот, кажется, вот-вот Парфен разревется. Мишка не мог смотреть на изуродованное председателево лицо и потому всегда при разговоре с Тунгусовым утыкался взглядом ему в грудь, разглядывая пуговицы на шинели, а по теплому времени – привинченную к гимнастерке «Красную Звезду».

      Тунгусов придержал лошадь, свесил ноги с ходка и достал кисет.

      Хоть Мишка Разгонов и не работал в колхозе, человек он, как ни клади, совсем не посторонний – очень даже многое теперь от него зависело: и выпаса на лесных угодьях, и деляны для вырубок, и рыбалка с охотой.

      – Здравствуй, што ли, Михаил Иванович?

      – Добрый день, товарищ председатель. Откуда эт ты в рань такую катишь?

      – Поля смотрел. Как сам-то управляешься?

      – Колупаюсь помаленьку.

      – Тебе лошадь по штату положена. Пошто не берешь?

      – Успеется. Вот подсохнет грейдер до Юрги, наведаюсь к начальству. Може, и дадут.

      – Непременно дадут. Отец-то чего пишет?

      – Как всегда: жив, здоров, чего и вам желаю.

      – Ну-ну. С той, поди, ленинградской девчушкой письмо-то передал?

      – Ага.

      – Ну как, глянется ей у нас?

      – Погодить