Паутина судьбы. Валентин Пушкин

залюбоваться сестрами. Обе на редкость стройные, с точеными ножками и лебедиными шеями. Кристина более округла в бедрах и высокогруда. Юля еще сохранила нечто подростковое, хрупкое, и в движениях ее чувствовалась легкая неуверенность. От резкого света хрустальной люстры лица сестер казались немного кукольными, с полным отсутствием теней, но брови, воистину соболиные, превращали их в настоящих красавиц со старинных портретов. Различие заключалось в глазах: нежно-карих, удлиненных у Юли и черных, глубоких у Баблинской.

      – Все, ребята, скидываем одежку и – в горизонталь. – Стоя под люстрой, Кристина будто дирижировала перемещениями сестры и гостя, указывая изящным пальчиком. – Мы с Юлькой – на кровати. Валерьян – без фокусов – на двух шкурах, потому что диван короток… Отбой, спим.

      Свет сразу погас. Сестры легли и без предварительных перешептываний затихли.

      Повесив костюм на спинку стула, Морхинин с наслаждением вытянулся под пледом. Коньяк, усталость после праздничной службы, абсолютная тьма и тишина быстро соорудили сладостное начало сна, оттеснив в сторону мысли о близком присутствии двух прелестных молодых женщин.

      Внезапно мягкое, горячее, крадущееся движение женской руки по его телу возвратило Валерьяна в мир бодрствующих.

      – «Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь… Я не стану вам вредить…» – прошептал голос невидимки текст из «Пиковой дамы».

      – А Юля? – также тихо спросил Морхинин.

      – Уже отключилась. Аж пузыри пускает… – и тут же поцелуй, ароматный от помады и коньяка, впился в его губы.

      Рука Христи Баблинской продолжила путешествие по его телу. И опять поцелуи, и искусные действия горячей ладони, и нежное упругое тело, прильнувшее к нему… Убедившись в боеготовности, Морхинин хотел поменять позу.

      – Не мешай, я люблю так, – с похотливым смешком объявила Кристина, водружаясь на нем. Тяжело дыша, она кощунственно поскакала в глубину этой благостной, тайно-пламенной для них ночи.

      Наконец, Баблинская склонилась к его лицу и чуть слышно прорычала:

      – Я улетаю в рай…

      После чего они еще минуту стискивали друг друга в объятиях.

      – Ух, дядька, – ложась рядом, пробормотала Кристина, – давно меня так не пробирало…

      – Я тебя видел в приемной у Ковалева, – припомнил Морхинин.

      – Да и я тебя сразу узнала, – сообщила Кристина. – Нахохленный вахлак с кирпичом под мышкой. Настрочил роман про трудовые подвиги церковного коллектива?

      – Я написал про итальянского монаха, добравшегося до Монголии в тринадцатом веке.

      – Слушай, Валька, да ты ж клад. И романы из древней истории пишешь, и басом поешь, и сладко жмешь. Может, ты и стихи кропаешь? Я вот уже придумываю: «Сон мой, сон мой, сон мой властный, эксклюзивный, волопасный, превращающийся в явь…» У меня после случки, как правило, вдохновение…

      – А что такое «эксклюзивный, волопасный»?

      – Не твое дело. Это заумь. Сказано у Гумилева: «Священное косноязычие тебе даруется, поэт…»

      – Я бы уж тогда