Король франков. Владимир Москалев

к ней. Тогда я позвал к себе отца этой нимфы и разъяснил ему суть вещей, потребовав, чтобы он запретил дочери встречаться с моим сыном. Он пообещал, но, по-видимому, ему льстило такое знакомство. Может быть, он втайне надеялся и на родство. Однако я не мог этого допустить и, когда Роберт вернулся, в наказание за непослушание запретил ему выходить за пределы дворцовой ограды и приставил к нему стражу. Потом добавил, что если я узнаю о том, что он вновь нарушил мой запрет, то отправлю девчонку в монастырь. Это подействовало. Роберт проплакал несколько дней кряду, а потом поутих и замкнулся в себе, перестав с нами общаться. Однако верные слуги донесли мне, что он готовит побег и собирается навсегда исчезнуть из города вместе со своей наядой. Что было делать? Я послал своего человека в дом к этому дворянину, и тот передал ему мой приказ – покинуть город. В противном случае его дочь отдадут в монастырь. Как рассказывали потом, отец начал уже собираться в дорогу, как вдруг обнаружил, что дочь исчезла. Он принялся за поиски, но тут соседка сообщила ему, что его дочь подалась в женский монастырь Нотр-Дам де Шан. Такой один близ Парижа. Пусть там ее и ищет отец, так сказала девица этой соседке.

      Я поговорил с Робертом, сказав, что это всего лишь мимолетное юношеское увлечение, которое со временем пройдет, потому что такого добра будет у него в жизни еще много. Но он не пожелал даже слушать меня. С тех пор он стал нелюдим, со мной говорит мало, да и то с неохотой, зато с головой погрузился в религию. Утешения ли он ищет, ответов на мучающие его вопросы, либо жалуется Богу на свою судьбу – кто знает, только неизменными собеседниками его в последнее время стали монахи. Им он и вверил себя полностью, не думая о будущем, а лишь ища утешения в своей несчастной любви. Вот и вся история. Что теперь скажешь, Можер? Генриха не спрашиваю, он в ответ лишь разводит руками. Хочу знать, что думаешь ты.

      – Что ж, скажу, коли просите, – простодушно ответил Можер. – И хотя я ни черта не понимаю в любви, но мне жаль Роберта. И девчонку тоже. Ведь они юнцы, и это у них впервые. Разве можно было так, топором, по этой первой любви? Так недолго и загубить юные души, а вместо сына и помощника нажить себе врага.

      – Что же, по-твоему, я должен был делать? Поселить папу с дочкой у себя во дворце и спокойно наблюдать, как у девчонки начинает расти живот? А потом вместо дочери соседнего короля женить сына на неровне, поставив, таким образом, под угрозу безопасность границ своей территории и заслужив при этом справедливый укор знатных людей королевства? Пусть так, но на этом бы и прекратил существование род Робертинов, ибо после такого союза не быть уже Роберту герцогом франков, а потом и королем!

      – Король прав, – промолвил Генрих, – знать и в самом деле не простила бы такого союза. Сам знаешь, сколь щепетильны герцоги и графы в вопросах родства. Тому пример Карл Лотарингский.

      – Что ж, – ответил Можер, – наверное, вы оба правы. Однако, думаю, государь, вовсе не обязательно было бы их женить. Проще бы, на мой взгляд, закрыть глаза на эту любовь. Со временем, как правило, это проходит.