Ягодное поле. Алексей Михайлович Левшин

хамство и преступление, разрушающие в людях Слово и омрачающие их сердце.

      Засим, мой друг-читатель! Я готов классически обратиться к тебе, прибегая к мужскому роду. Я не знаю, кто ты. И ты плохо знаешь, кто я.

      Крохи

      – Жизнь приучила меня к молчанию.

      – Не советую вам читать позднего Солженицына, скучно. Ни слова в простоте, изыски такие, что челюсть свернешь: крохотки вместо крох, что-то вроде изволочи и исподья. Хорошо еще не выдумал «надобья». Есть ведь снадобье. Хороши русские слова – с ними играть можно! А язык растопыривать – это, знаешь!.. Даже твой Платонов такого не делал.

      – Я вот сейчас дневники Кафки читаю.

      Это очень долго придется объяснять. Он – бывший капитан второго ранга. В ведомости пенсионной было написано, как всегда это у нас "бывш»., сокращенно. Вот он и стал – Бывш.

      Девочкам, далеким от жизни и избалованным, хочется крутить словами, когда они описывают "чуйства" – обиды ли, восторга, не в том суть – приукрашивая реальность в сторону вычурности, выкрутасничая не просто красивыми, а почти несуществующими словами и образами. Так они пишут письма и какие-то сообщения на «форумах», где общаются взрослые бездельники.

      Хотя ведь одна из таких девочек читала Борхеса и подражала Хармсу, а другая "Гарри Поттера" и Евгения Шварца – и тем не менее результат разительно схож. С разницей в семь лет!

      У одной – " я сегодня, как туча, наполненная словами",

      а у другой: "Я расстроилась до слез, я, которая Нина, которая живет в доме, который построил Джек. Она смахнула крылышком слезу и задумалась, а потом расправила крылья, почистила перышки…"

      Девушкам лучше кокетничать без слов.

      А вот голос у него неприятный. Какой-то гробовой, и, если бы не привычка с ним видеться, то непонятно, откуда берется этот грохочущий по мостовой и еще так, что грохочут все люки, тросы и подвески, а мостовая с забирающей дрожью идет под ногами – голос.

      Пахло у них в ресторане устрицами, картошкой и протухшей водой. Устал я жить во Франции. Здесь хорошо кормили меня. На пальце вырезали кисту. Уберегли от армии, сами того не зная. Благодарю тебя, doulce France! как-нибудь увидимся…

      Я недооценил его. Вообще у меня есть эта привычка: сначала преувеличенно уважать тех, кто работает руками – потом считать их за народ, хотя и то и другое может быть ошибочно.

      Что ты народу

      и что он тебе?

      Но он любит дерево, и им овладевает какое-то горячее и сосредоточенное вдохновение, когда деревом нужно обшить стену, обойти угол, а там дать вглубь – проще говоря – утопить, а здесь мы вот так…

      В юности он много убивал – его неумная сила действовать и неуемная готовность доказывать себя на деле, играть своей жизненной силой, бросила его в армию, во внутренние войска, в низший эшелон органов – если, конечно, это не легенда.

      Безрассуден, но смекалист, и, как часто бывает с русским человеком, внезапно-точен: понял он