Оптимистические этюды. Владимир Дараган

идет девушка в яркой куртке – молодая, энергичная, длинноногая. Она прижимает телефонную трубку к уху и рассказывает подруге про вчерашний веселый вечер.

      – Как же она непохожа на Катю Рощину, – думаю я, поднимаю воротник и иду к метро.

      В шумной подземной суете я согреваюсь, забываю про Катю, Дашу, отчаянного Алексашку, старенькую машинку «Ундервуд», портреты на стенах, уютный столик у камина. Потом, в тесноте вагона вдруг понимаю, что после квартиры писателя я поневоле старался нести голову в облаках, но вот пришлось спуститься на землю и я иду по ней, мысленно прижимая к себе портфельчик с какими-то ненужными бумагами.

      Портфель

      Сейчас мало кто носит портфели. Студенты и школьники с рюкзаками, очень деловые люди с дипломатами, в которые, если верить фильмам, помещается один миллион долларов в стодолларовых купюрах. Остальным хватает телефона в кармане – он и бумажник, и документы, и книга, и блокнот, и многое другое.

      В далекие времена я любил портфели. Помимо конспектов, учебников и бутербродов я всегда носил книги. Автобусы, метро, электрички – а где еще можно почитать всегда занятому студенту полное собрание сочинений Томаса Манна или Джека Лондона? В портфеле всего было два тома – вдруг один закончу, а тут и следующий готов к прочтению.

      А теперь представьте: зима, поздний вечер, полупустая электричка, тусклый свет. Глаза быстро устали, я положил томик Джека Лондона в портфель, стал думать, что девиз «Время не ждет» можно сделать девизом моей жизни. Поднимаю голову, напротив меня сидит мужчина в очках, на коленях портфель, он уперся в него локтями, положил голову на ладони, пытается задремать. Я решил, что он инженер, работал над конструкцией какой-нибудь космической ракеты, которую надо быстрее готовить к испытаниям. Сроки поджимают, конструкторское бюро работает допоздна и без выходных. Мне хотелось спросить у него – прав ли я, но тут в вагон зашел довольно прилично одетый мужчина лет сорока. Нос у него был в красных прожилках, но выцветшие глаза смотрели весело, с лица не сходила улыбка. Он остановился у двери, растянул меха аккордеона и запел «Я по свету немало хаживал…» Голос у него был негромким, мягким, но очень наполненным. Сначала стихли те, кто сидел рядом с ним, потом постепенно затих весь вагон. Спев два куплета, он не спеша пошел вперед. Его догоняли, совали деньги в карман и просили спеть еще. Он шел, не останавливаясь, и тихо благодарил.

      Я приготовил деньги, но не успел его догнать, пошел за ним в следующий вагон. Там он тоже остановился у дверей и запел «Мне кажется, порою, что солдаты…» Запел он так, что вагон затих за несколько секунд. Даже подростки, курившие в тамбуре, перестали смеяться и стали прислушиваться. От его пения у меня появился комок в горле и намокли глаза. Я сунул ему деньги и ушел в свой вагон. Этого певца нельзя было слушать долго. Формулы, которые крутились у меня в голове, и девиз, взятый у Джека Лондона, стали казаться глупыми и никому не нужными.

      Я сидел у окна, смотрел, как мелькают фонари, и думал,