Когда зацветает пепел. Александр Карпов

теперь будет? Что будет?

      И вновь голос ребенка врезался в поток фраз, заставляя тяжело вздохнуть тех, кто его слышал:

      – Нас не убьют?

      И лишь успокоением и настроем на умиротворение слышалась произносимая кем-то в темноте молитва «Отче Наш», слыша которую, многие повторяли ее вполголоса, закрывая глаза.

      Во второй половине ночи из дальнего конца погреба потянулись церковные песнопения, которые были сразу подхвачены несколькими старушечьими голосами, зазвучавшими одновременно и тихо, и звонко. Под них задремали смертельно уставшие и ослабшие, успокоились и замолчали ругавшиеся и ворчащие. Люди вполголоса или совсем про себя молились, а темнота подземелья скрывала едва шевелившиеся в произнесении молитв губы.

      Сквозь щели в дощатой широкой двери погреба стал пробиваться тусклый утренний свет. Послышались голоса часовых, потянуло табачным дымом. Женщины семьи Шукаловых начали шевелиться, чтобы хоть как-то размять и разогреть замерзшие и затекшие от мороза и неподвижного сидения тела.

      – Чего они там? – спросила Дуся Александру Ильиничну, кивнув головой в сторону охранников, чьи тени мерцали в просветах между досок.

      – Тихо сиди и помалкивай, – вполголоса осекла ее сестра.

      Постепенно начинало светать. Из темно-серого небо превращалось в бледно-синее, наступало холодное декабрьское утро. Возле входа в погреб послышалось оживление, громче зазвучала немецкая речь, заскрипел от шагов снег. Зазвенел засов и цепи, что сковывали входную дверь. Она распахнулась, и темень погреба прорезал свет пары карманных фонариков.

      Заговорив на своем языке в адрес узников, и жестом указывая им на выход, стоящий у входа офицер стал размахивать в воздухе пистолетом и кивать головой.

      – Вставать надо, – произнесла мать Александры Ильиничны.

      Женщины медленно и неповоротливо начали отрываться от земляных ступенек, пытаясь встать самим и поднять замерзших за ночь Олю и Толика.

      – Выходим, выходим. Давайте поторапливаться, а то опять штыками колоть начнут, – бегло заговорила Шукалова-старшая, подгоняя трясущихся от мороза и страха мать и сестру.

      Они поднялись на поверхность, прижались друг к другу и, опустив головы, чтобы спрятать напуганные глаза, начали ждать своей дальнейшей участи. Едва они остановились, как солдаты стали толкать их в сторону от погреба, направляя на ту самую дорогу, по которой их вчера гнали на это место.

      – Идите, девки, идите. А я их отвлеку немного, – услышали они позади себя голос одного из деревенских мужиков, кого еще рано было называть стариком, но по возрасту он был одним из самых пожилых в мужчин деревне.

      Тот, немного владея немецким языком, что освоил, побывал в плену в Первую Мировую войну, остановился возле гитлеровцев и завязал с ними разговор, тщательно выговаривая знакомые ему слова и выражения.