Смотри, как я ухожу. Мария Косовская

с зелёной водой, утки, торчащая из ряски кабина трактора.

      – Тэ-сорок, – Танька показала на кабину.

      – Что?

      – Я говорю: трактор Т-40. Отец работает на таком! – крикнула Танька.

      – Понятно.

      С разгона они добрались до середины крутого подъёма, дальше стало медленно и тяжело.

      – Слезай. Не увезу.

      Танька слезла, и они пошли рядом. Настёна, запыхавшись, несколько минут молчала. Танька тоже молчала и смотрела по сторонам.

      – Как дела? – отдышавшись, спросила Настёна.

      – Нормально. Мать запила.

      – Опять? Почему она пьёт?

      – Кто ж её знает? Хочется – вот и пьёт. Ей на всех плевать.

      – Блин, жаль тебя.

      – Ой, да ладно. А то я сама не справлюсь? Выросла уже.

      Танька действительно выросла. Грудь второго размера, лифчики настоящие. Это казалось Настёне удивительным, и она слегка перед подругой робела.

      – Прочла «Айвенго»?

      – Это чё?

      – На лето задали.

      – Не-а.

      – А Грина «Алые паруса»?

      – Даже не бралась. О чём там хоть?

      – Про Ассоль.

      – Фасоль? Про Золушку, что ли?

      – При чём тут Золушка?

      – Ну помнишь, мачеха заставляла перебирать рис и фасоль. Или гречку. Не помню. Моя мать меня гречку заставляет перебирать.

      – Нет, Ассоль – это про другое. Про девушку, которая принца ждала.

      – Я и говорю, про Золушку.

      – Да, похоже, но по-другому. Она была фантазёрка. Город её не любил, потому что она странная, не такая, как все. И её отец…

      – Пил?

      – Почему «пил»?

      – Не знаю, все отцы пьют.

      – Мой не пьёт. Иногда только выпивает.

      – А мой не просыхает. Но самое страшное – когда мать бухать начинает. Я к бабке тогда ухожу в бараки. Ну ты знаешь.

      Настёне стало неприятно. Она ревновала Таньку к баракам. В районе, который называли «бараки», у Тани была другая жизнь: с блатными пацанами, с сигаретами и пивом, с поцелуями взасос под железнодорожным мостом. Подруга не брала Настёну в ту жизнь. «Это не для тебя: ты из интеллигентных. Тебе не понравится», – посмеивалась она. Настёна обижалась и решала больше с Танькой не дружить. Однако дружить было не с кем, и они мирились.

      Ей хотелось ещё поговорить про Ассоль, про любовь, благородство, которое, если верить Грину, всё же встречалось в людях. Но Танька бы её не поняла. Настёна молчала и думала, что она – та самая Ассоль, которую сверстники считают дурочкой только из-за того, что она любит читать.

      Когда шли по Загородной улице, залаяла из-под забора собака. Она высовывала острую морду, скалила розовую пасть и показывала мелкие острые зубы.

      – Такая маленькая – и такая злая, – удивилась Настёна.

      – Фу! – крикнула Танька. – Тупая шавка.

      Собака послушалась её, спрятала морду.

      Подошли к участку, обнесённому горбылём. Мама не любила высоких заборов и мечтала, чтобы их дом окружала живая изгородь из кустарника, который она подстригала