Куко́льня. Анна Маркина

хранитель ключей.

      – Можете мне показать две могилы?

      – Это зачем?

      Дверь поддалась и с хрипом отворилась. Они спрятались от дождя.

      Андрей хлопнул удостоверением:

      – Расследование ведём.

      Сторож с сомнением бросил взгляд на улицу туда, где ливневая машинка пришивала небо к земле.

      – С вами ещё кто-то?

      Ромбову стало неудобно за дурацкий пафос.

      – Пока нет.

      – Что за могилы?

      – Софии Гусевой и Нины Ромашки.

      – Это у которых памятники испортили?

      – Вы их помните?

      – Забудешь тут. Как же. Шуму навели… Пойдём, – сторож закутался плотнее в камуфляжную куртку и повёл гостя за собой. – Какой-то малолетний кретин балуется, а виноват кто? Я им говорю: как мне одному уследить, тут закрасить – минута, разве заметишь? А они орут, плачут. Ну я могу понять – могилу ребёнка осквернили. Только я-то тут при чём?

      Вид у него был как у недовольного Кентервильского привидения из советского мультфильма.

      Земля под ногами за день не успела превратиться в кашу, но местами расползалась под подошвами начищенных ботинок и прилеплялась по бокам. Ромбов пытался перепрыгивать от островка к островку, семенил по дощечкам. Провожатый шлёпал сапогами уверенно.

      Остановились у Гусевой. Действительно, портрет был испорчен. Но не бессмысленной чёрной кляксой, а ровной, аккуратной полоской, распылённой на глаза.

      Могила казалась прибранной: траву недавно скосили. Родственники явно следили за порядком. Свежих отпечатков обуви не было. В углу стояли потерявшие лоск венки. Ромбов с нескольких ракурсов сфотографировал памятник, могилу и портрет с полосой. Дворник тем временем сидел на лавочке, молча поглядывал на процедуру.

      – Вторую могилу мать обнаружила? – спросил Андрей, складывая в рюкзак вещи.

      – Да не, чего же она будет тут ходить. Та девочка – с другой стороны кладбища. Это я заметил уже после разборок. Привёл их, показал.

      У Нины Ромашки была забытая, полностью заросшая могила и скромный портретик, поперёк которого чёрной краской – такая же аккуратная черта. Ромбов повторил процедуру.

      – Родственники не приходят?

      – У нас не отель. Книги посещений не держим. – Сторожу до смерти надоело мёрзнуть под дождём.

      Иногда Андрею казалось, что время замирает. Он зафиксировал момент. Капли висели в воздухе, готовые разбиться. Замер говор в объёме леса, раздавшегося к лету. Застыли посетители смерти у других захоронений. Свежесть и зелень торжествовали в воздухе. Кентервиль нервно похлюпал сапогами в грязи.

      – Если будут новости, звоните, – сказал Ромбов без всякой надежды, надел наушники и почапал назад к машине.

      Включил зажигание. Дворники. Вывел Бет на дорогу. Под мерный стрекот дождя вспомнил, как его угораздило.

      Первый раз он пришёл в отделение в конце декабря. Снегом жизнь была завалена по самое не балуйся. Деревья стояли в белых мундирах.