Фарфоровые сны. Анна Романова

и бледного света танцевали в вихре снегопада, а снежинки напоминали россыпь блесток, – и вместе свет и снег превращали мир в феерию зимней сказки.

      В ту лунную снежную ночь гулял по коридорам и покоям дворца Императора, как истинный хозяин Поднебесной, ледяной ветер: проникал в спальни, едва заметно развевал тяжелые ткани пологов, за которыми скрыты были широкие резные кровати из темного дуба. Особенно сильные порывы грозили затушить и без того тлеющие угли в каменных каминах.

      Холод, исходящий от самих стен, сковывал стражников, что стояли у каждой запертой на засов тяжелой двери. Ледяными иглами пронизывал тела мужей, пробираясь под тёплые ткани зимних ханьфу, и заставлял дрожать их от колких мурашек. Но даже тот холод не мог бороться с мороком декабрьской ночи, что и самых стойких воинов манил в миры Морфея.

      Морозная ночь, пахнущая студеным небом и далекими звездами, словно захватив в плен Запретный город и его жителей, теперь неспешно прогуливалась по своим владениям. Будто сама Чан-Э**, ночь одаривала снами – яркими и красочными картинами прошлых жизней, возможных жизней, будущих жизней.

      Кто-то спал с улыбкой на устах, медленно, равномерно выдыхая молочный пар в кристально-прозрачную свежесть комнат.

      Кто-то укутывался в пуховые одеяла с головой, словно прячась от неведомых кошмаров.

      А в одной из спален, если прислушаться, тишину разрезало сбивчивое рваное дыхание, неразборчивый шепот, бормотание, шорох сжимающихся меж пальцами простыней и скрип кровати от тревожно мечущейся по ней юной девушки.

      Тот сон… Тот проклятый сон приходил к ней не первую ночь!

      Но лишь теперь, когда тьма над Поднебесной царственно захватила пески времени, а Ночь и не думала уходить, Принцесса словно падала, тонула, глубже и глубже утопала в сновидении. Уносясь в фантазию, все явственнее чувствовала каждое, до разрывающей грудь боли о ком-то напоминающее прикосновение, отчетливее слышала бархат знакомого голоса.

      ^{*Праздник зимнего солнцестояния в Китае, отмечается 22 декабря (иногда в день до или после 22 декабря), когда световой день наиболее краток.}

      ^{**Чан-Э, Чанъэ – в китайской мифологии и даосизме почитается как богиня Луны.}

      Песнь первая. Жизнь длинной в Зимнюю ночь

      Этой битвой битвой отворили они врата в Диюй*.

      Воздух цвета киновари, а на покрытых каплями пота потрескавшихся губах привкус раскаленного металла и соли.

      С затянутых серо-оранжевым дымом небес медленно летят на выжженную землю крупные хлопья снега. Нити кроваво-красного зарева, хрупкий звук дыхания и мертвое безмолвие рассветного часа ткут паутину мира из пугающих темных песен и легенд, что тихо шепчут под покровом ночи.

      Отцовский меч выскальзывает из ослабевших рук, беззвучно падая у ног. Безупречная холодная сталь больше не отражает ни лучи восходящего солнца, ни лик воина, крепко державшего его всю ночь. За запекающимися разводами – следами самой смерти – не видны выгравированные у рукояти заповеди. 忠 武 義 **погрязли в крови врагов.

      Долина у подножия гор превратилась в братскую могилу для тысяч искалеченных душ и тел, что уже никогда не окажутся в землях родовых кладбищ и храмов.

      Еще разгоряченные, но уже бездыханные мощные тела вороных коней, острые обломки смертельных копий и стрел, рваные обрывки палаток, клочья одежды, брошенные сломанные щиты.

      Странное чувство охватывает все существо воина. После битвы ведь и нет разницы: будь то защитники Поднебесной в золотых шлемах или укутанные в шкуры тела варваров-кочевников – все они, отдав жизни в сражении, в веках останутся безымянными мужами.

      Тысячи! Тысячи братьев и недругов полегли здесь. А воин – жив!

      А снег все кружит и кружит. Падает и падает.

      Воин опускается на колени перед кем-то совершенно незнакомым. Берет из окоченевших рук его маленький кинжал и аккуратно разрезает черную нить на шее. Снимает деревянный жетон, что носил каждый солдат императорской армии.

      Хлопья снега валят и валят. Укутывают долину, заметая следы кровавой бойни.

      Надо вернуть семье жетон.

      Воин, не сдвигаясь с места, прожигает взглядом грязную ладонь с амулетом, сохранившим ценное для кого-то имя. Чи Фу – так его назвали отец и мать. Доспехи давят на грудь.

      То ведь пепел – не снег. Пепел кружит над Поднебесной, напоминая, какой ценой было выиграно сражение.

      И средь гор, средь уснувших навечно солдат, сжимаются ладони в кулаки. Края деревяшки впиваются в кожу слабым укусом, а судорожно-рваный выдох рвется наружу. Закрываются глаза. Жгут веки соленые слезы, грязными ручьями стекающие по липким щекам.

      И разносится над ущельем пронзительный крик, полный отчаянной боли, граничащей с безумием безысходности. Крик совсем еще юной девушки, оказавшейся по велению судеб и богов в сердце многолетней войны империи и кочевников.

      Голос ее хрустальным эхом отражается от гор, разносясь