21 км от…. Александр Горохов

успокаивать, гладить по голове и говорить, что все пройдет, образуется, что будет хорошо.

      А Ирочка сидела и заливалась слезами, уткнувшись в его мягкий живот, в майку, высунувшуюся из-под байковой рубашки с оторванной пуговицей, и плакала от счастья, что не зарезала его, такого родного и любимого.

      Лыкин, проснись!

      Этажом выше пьяные интеллигенты «зарывали в землю виноградную косточку». Энтузиазм и громкоголосость песнопения были сравнимы с объемом выпитого.

      Лыкин ворочался, материл любителей Окуджавы. Вспоминал, как сам вчера поддавал, потом не похмелился, весь день болела башка, и только вечером вмазал с полбутылки какого-то кальвадоса. Потом все-таки забылся.

      Во сне Лыкин сеял изюм. Как Лев Толстой. С лукошком наперевес, босиком ступая во вспаханную черную землю и разбрасывая изюм широким жестом сеятеля разумного доброго и вечного. Одну горсть Лыкин бросал в землю, другую, побольше, запихивал в рот.

      – Ну, ты, Лыкин, прямо как депутат, – сказал ему с укоризной Бог.

      Лыкин проснулся. Он лежал на операционном столе. Над огромным, вспухшим животом стоял хирург в белой шапочке и халате. Рядом милиционер в фуражке и золотых парадных погонах с несколькими алюминиевыми позолоченными лычками.

      – Ну до чего сволочной народишка пошел, – говорил милиционер. – Бражку ставить начали прямо в животе, чтобы никаких улик не оставлять.

      – Разберемся, ― беспристрастно отвечал хирург, – доводя на ремне скальпель до нужной остроты.

      Сзади, гремя гранеными стаканами, нетерпеливо переминались с ноги на ногу два понятых, грузчики, приглашенные милиционером из соседнего продмага.

      – Палыч, – спросил один, – ну скоро вы, а то после вчерашнего терпежу никакого нету.

      – Доктор знает, когда начинать, а ты не гунди. Стой смирно, – ответил милиционер. Помолчал и добавил: – Не в пивной.

      – А скальпель того, надо бы спиртом, – вступил другой понятой, чтобы не затеряться на втором плане.

      – Разрежем, сам протрется, – ответил бережливый хирург.

      Все заржали. Милиционер в предвкушении улики, понятые – дармовой выпивки.

      Живот у Лыкина раздувался.

      – Изюм с гнильцой попался, – объяснил доктор присутствующим в операционной, – во как прет. Так еще и не успеем, сам вскроется.

      – Начинайте, доктор, – скомандовал Палыч.

      – Промедление смерти подобно, – голосом вождя из революционного кинофильма подтвердил политически подкованный понятой.

      Лыкин заорал от резкой боли в животе и проснулся. Настенные часы у соседей откуковали пять часов. Лыкин, скрючившись от боли, босиком заспешил в туалет.

      Опорожнившись, сказав «ух», он хотел было расслабиться, но другая напасть заставила его зажать рукой рот и кинуться в ванну. Добежать не успел. Остатки вчерашнего вырвались из его измученной груди и обделали дверь, порог и пол в коридоре.

      – Ё-ё-ё-ё… – застонал Лыкин, споткнулся, ткнулся головой в сотворенное и, теряя сознание, повторил почему-то въевшуюся фразу