Глубоко. Пронзительно. Нежно. Ринат Валиуллин

первым бросит в меня букет невесты.

      – Лови, – показала она всем видом, что бросается в мои объятия.

      – Ты маленькая девочка, – протянул я руки, будто готов ловить. Но Шила осталась на месте.

      – Ну, да, ей уже двадцать пять, – взяла одну из своих косичек.

      – Не в этом дело, дело в том, что когда мы переходим дорогу, ты до сих пор ищешь мою руку.

      – Мне постоянно нужна опора. Для счастья.

      – Гениально. Может, ты знаешь, в чем состоит гений женщины? – упали мои руки обратно, бесхозно, будто обиделись.

      – В умении вовремя и со вкусом перекинуть ногу на ногу.

      – Я люблю тебя.

      – Ну, что так по-детски.

      – А как по-взрослому?

      – Я хочу от тебя детей, – не верила собственным словам Шила. Будто произнесенные, они должны были вызвать в ней доверие.

* * *

      Я вышел из парадной, передо мной возник проспект, заросший особняками. Рядом его жена – улица и дети, брошенные по сторонам на произвол судьбы – переулки, дворы, скверы и подворотни. Скверно на душе, на дворовых площадках тоже пусто. Все развиваются на таких, пока не дорастут до больших площадей, дворцовых, на которые можно выйти, чтобы испытать судьбу всем миром или всей войной. В песочнице скучали оставленные, словно орудия на поле боя, пластмассовые игрушки: машинки, совки, лопатки и прочая техника. В моем детстве игрушки так не оставляли, ими дорожили, хотя, как твердили вокруг тогда, мы находились в шаге от коммунизма. Когда-то и я сооружал дворцы и замки из песка, ну, замки это громко, так как они были поставлены на поток, штамповали ведрами, переворачивая их, заполняли песочницу типовыми застройками. Что посеешь, то и пожнешь, а вот строил бы замки, глядишь, жил бы сейчас пусть не во дворце, но в частном загородном доме, как Марс. Когда-то я жил на этих детских площадках, я ползал по железобетонным зверям, я качался на качелях, качели, правда, в моей жизни остались, катаясь на них, я все больше убеждался в том, что на любых качелях хорошо кататься вдвоем. Качели тоже были пусты. Дети вышли. Без них спокойно и скучно. Они променяли песочное на жидкокристаллическое, они лезли из своего в другие красочные измерения. Они там были сильнее, быстрее, ловчее. Их привлекало могущество, которого там можно было достичь за мгновения. Здесь на это можно угробить жизнь, и не факт, что достигнешь. Да, измерение наше, увы, устарело, барахлит и покрылось плесенью. Оно антикварно, музейно, ретроградно. В бюро – бюрократы, в чувствах – чудовища, в море любви – пена, в богатстве забыли про Бога люди, люди забыли, что вдохновение – это вдох, обогащение – это Бог. Одна радость – женщины. Всякая женщина по весне, скинувшая с себя кольчугу быта и натянувшая на голые ноги легкость бытия, расценивалась мною как весна. Я выходил в них, я дышал ими, иногда солнце их улыбалось мне тоже. В ответ. Счастье мне приносила одна, но много, каждый день она приносила мне радость, полные пакеты, полные карманы, полные глаза радости. Шила.

* * *

      – Вы кто? – почувствовал я ее нежную руку у себя на шее.

      – Весна, –